Мангушев и молния

«Река. Волга. Широкая — в ритме раздольной песни грезилось ему. — До трех-пяти километров. Могучая и застывшая, как гладка ее стеклянная поверхность. Словно и не движется она никуда вовсе, словно и не торопится, но все это только видимость, рожденная соотнесением, — красиво думалось ему — ее величины и скорости течения, в самом деле она быстрая, столько в ней всего — Волга ведь в сущности все еще девушка — тут он растрогался, — но в глубине в ней множество неожиданных подспудных течений и возникают они ни с того, ни с сего — попробуй переплыви ее», — и далее пошло-поехало что-то совершенно невразумительное.

— Волга, Волга, — в тихом неторопливом восторге шептал Мангушев, — Волга — хозяйка и живет она с приживалками и терпит она своих приживалок — все эти деревья, берега, дома, отмели — только до времени, только до случая, захочет — разбросает всех, а на излучине, с холма, когда река во все стороны, когда великий простор открывается вдруг, когда повернулся и — река, река со всех сторон и ты над ней, и обрыв, расстрелянный ласточками, — он уже мысленно взирал на все с высоты птичьего полета — и восторг, словно порыв ветра, и хочется бросится вниз, а на горизонте, должно быть, встают синие горы. Какие просторы! Всепоглощающие. Просторы, знаете ли, бескрайние!..

Мангушеву почудилось, что он слышит внутри себя баритон из какой-нибудь радиоповести, до того внутри его все это было строго и стройно, а потом все это стихло и он подумал, что все-таки, бескрайние просторы всегда располагали к хамству и в тот же миг получил этому подтверждение.

— Гандоны плывут! — раздалось у уха, и Мангушев, обернувшись, увидел типично славное, если так можно выразиться, специфически мужицкое лицо.

Нет! Наш человек обречен на общение. Можно бежать хоть до горизонта, несмотря на просторы, но тебя все равно найдут, настигнут и будут общаться. Уединение невозможно.

— Что?

—«Что-что!» Гандоны, говорю, плывут!

В воде под перилами, покачиваясь, ободками вверх, меланхолично и расслабленно опадая своей протяженной частью, пошевеливаясь, словно пожевывая добычу, этакими медузами, плыли два резиновых изделия, которые на Руси часто называют по имени их создателя.

— Всю реку скоро засерят! — продолжал тем временем новый собеседник Мангушева. — Ну, поебся ты, ну и выбрось это дело в бачок. Зачем же в реку? Правильно я говорю?

Мангушев кивнул.

— Ну! Это я однажды вышел! Утром! Я тогда на дебаркадере работал. Ну! И по всей реке! Ну, поебся! Ну, зачем же в реку?!..

Мангушев не успел представить себе утро-тишь-слюдяную воду, а по ней до горизонта, ободками вверх, опадая своей протяженной частью… От столь умиляющих видений его спас зов подходящего катерка. Нужно было торопиться и он подхватил свои вещи, и его славный собеседник тоже подхватил, и устремились они на катерок.

Народу набралось очень много. Несмотря на понедельник, все шли и шли и набивались стоймя, и Мангушев с беспокойством оглядывался по сторонам: ему не хотелось встретить знакомых, а то придется пойти с ними и конец всей затее.

Знакомых, слава Богу, не было, и все уже стояли плотно, и вязкий телесный запах столбом поднимался откуда-то с пола.

Мангушеву как-то трудно было сразу сообразить, отчего это запах поднимается столбом, как-то было не до того, его прижали, кто-то кричал: «Да не напирай, твою мать!»— кто-то поднял высоко над собой, как ребенка, трехлитровую банку с пивом, и кто-то рядом, увидев пиво, принялся рассуждать, что пиво теперь — дерьмо, одна вода, вот взял он недавно вот так же три литра — и одна вода; справа беседовали о политике, дыша ему в ухо, в прижатом состоянии, говорили, что на таких просторах такая огромная держава не может не гнить.

— Это ж диплодок! У него ж пятнадцать хвостов! Он пока повернется! А головка-то маленькая, необразованная и без мозгов! — и еще прибавляли:— Эти пятнадцать республик, мать их, как пятнадцать котов, а попробуй, удержи в руках пятнадцать котов.

Тут же рядом удовлетворенно поминалась вчерашняя драка:

— Это Вовчик-то! Да где ему: два мосла и кружка крови!

И Мангушев подумал: «Как, все-таки, мне чуждо все социальное».

А потом все утихли и стояли с неподвижными лицами, складки на лицах ослабли, повисли, словно драпировка в театре, да так и застыли, замерли, и Мангушеву, из-за этой неподвижности вдруг почудилось, что все эти люди неожиданно стали похожи на мягких кукол в кукольной мастерской, где они висят плотными рядами.

«Такие куклы со звуком. Дерни за ниточку и отзовутся в нужной тональности», — сказал он чуть ли не вслух, а потом подумал, что, скорее всего, звук у них обитает где-то в глубине и дергать ни за что не нужно, надо только нажать на грудную клетку и пальцы мягко провалятся, уйдут в ее податливую глубину, и там обязательно натолкнутся на гуттаперчевый выступ, виновный в этом горестном всхлипывании.