Манфред

— Надо самых неприметных. Хватит двоих. Нарядить во что-нибудь вроде старых плащей, чтобы виден был силуэт в длинных шмотках, а в чём конкретно — непонятно. А на построении отряда жандармерии все будут в коротком: кто в пиджаке, кто в рубахе, — рассуждал вслух майор, — не страшно, что в длинном бежать неудобно. Их же никто ловить всерьёз не собирается. Сделают кружок по переулкам, скинут плащи через забор. А сами вернутся в помещение жандармерии и будут ждать вместе со всеми.

— Надо заранее оговорить место, в чей двор скинут пальто, чтобы там подобрали и не подставили жителей дома.

Напугать Хайнемана решили поздно вечером. Проследили и выяснили, что он частенько задерживается после инспекции отряда на складах Тодта. Подстроить поломку личного автомобиля куратора Клары оказалось несложно. Водитель был отпущен до вечера и отправился перекусить в кофейню-кондитерскую для немцев, которую Байбара устроил неподалёку от городской Управы на манер львовской "цукерни".

Вечером кофейня для немцев превращалась в некое подобие ресторанчика с баварским колоритом и пивом из Днепропетровской пивоварни. Официантки были одеты в платья, напоминающие "дирднль" — со шнуровкой на корсаже и пышными рукавами-фонарик, кружевными передниками. Подчиненные Циммермана тайком посмеивались над причудами этого баварского мечтателя. Розы, оранжереи, девушки в гольфах и кружевных фартучках поверх пышных юбок. Пастораль! Но захаживать сюда любили.

Штадт-комиссар Днепропетровска Клостерман восстановил и усовершенствовал городской пивоваренный заводик, выписав из Германии медные чаны, оснащённые специальными приборами. Качество пива обеспечивала точность всего процесса. Пиво доставляли из Днепропетровска по распоряжению Циммермана несколько раз в неделю.

Пока шофёр Хайнемана наслаждался кружечкой пива, юркий Сашка — подросток, работавший подсобником на кухне, тихонько заполз под машину, благо двор ресторанчика был заставлен пивными кегами.

Сашка осмотрелся, убедился, что никто не заметил его маневр и принялся тихонько подпиливать трубку подачи топлива, но не полностью, а частично, сделал несколько кривых подпилов ребром точильного бруска. Обрыв должен выглядеть натурально, без ровных краёв. Плотная резина, армированная толстой нитью, поддавалась с трудом. Официантка Верка должна была предупредить Саню громким визгливым смехом, если бы водитель вдруг вышел из ресторанчика.

До войны Сашка целыми днями пропадал у бати в заводской автомастерской, изучил устройство автомобиля директора завода досконально. Сашку восхищала плавность линий ЗИСа, рокот мотора.

Всё прошло, как надо.

Водитель не спешил, вышел к машине уже на закате, отъехал и заглох в квартале от ресторанчика. Разобраться с поломкой в скудном вечернем освещении было непросто.

На это и был расчёт.

Хайнеман, как обычно, угощался с начальником Павлоградского подразделения Тодта, получившего отличный коньяк от знакомого интенданта. Не обнаружив своего водителя на привычном месте у склада, решил пройтись в лёгких сумерках. Выпитый коньяк придал ему лихость, иначе, чем объяснить себе позже такую беспечность он так и не придумал.

Когда его остановили в темноте две длиннополые тени и заломили руки, сердце ухнуло в желудок. "Прямо в коньяк", — как позже схохмил Иван Носач. Удар под дых сразу лишил его желания сопротивляться, тело безвольно обмякло. Грабители выдернули из кармана "Люгер". Носач подумал: "Вот хрень! Почему эта сволочь не сопротивляется? Как же ему зуб высадить, если он обвис, как лопух?"

— Дойче марки! Шнель! — свистящим шепотом прямо в ухо просипел Иван.

Замах и удар в челюсть "до характерного хруста" — как напутствовал их Пётр.

"Где же бравые жандармы? Ага, топот, марширующего на перекрестке патруля. Так, теперь бросить гада и пальнуть в кусты, якобы целясь в патруль. Иначе, как привлечь их внимание к скисшей жертве? Так, заметили нас, вперёд через палисадник, ещё пару выстрелов, хоть бы не задеть по окнам… Через огород. Здесь бросаем плащи. Ходу в жандармерию!" — мысли неслись в голове Ивана под стать его тренированному телу.

Темноту разорвала трель жандармского свистка, и силуэты в длинной одежде скрылись.

Жандармы навели луч фонарика на жертву, подняли, бесцеремонно встряхнули, стукнули по ребрам. Лишь услышав на плохом немецком "Аусвайс!", Хайнеман смог разлепить окровавленные дрожащие губы и прохрипеть:

— Schwachkpfe (нем. Тупицы).

Патруль бережно под руки доставил фашиста в жандармерию. Начальник патруля вызвал Клару по телефону, как и было, запланировано. Поминутно кланяясь, начальник патруля трепетной рукой налил Хайнеману коньяк, конфискованный у перекупщиков на рынке. Опрокинув стопку, немец засипел от боли.