Манекены - жизнь в стеклах витрин

ЕКАТЕРИНА. Амбиций у нас у всех много… Только что толку? Тебе нужно просто разозлиться! Разозлись по-настоящему! Злость — созидательная штука! Разозлись! Докажи всем, чего ты стоишь!

ПАВЕЛ. Ну не могу я! Не могу! Может, ты и права… Жалкий я и ничтожный человек… Жизнь почти всю прожил, возраста Христа вот уже почти достиг, а ничего-то не добился. Умирать буду, нечего будет вспомнить… Всю жизнь крохи жалкие считал… А как мечтал в детстве, как мечтал! Думал, по всему миру буду ездить! И на катере плавать, на машинах гонять, с парашютом прыгать… Буду красивым, сильным, загорелым — как Шаши Капур в одном фильме… индийском, и собака у меня будет охотничья — как у него… А у меня кот рыжий, деревенский валенок… И жизнь почти позади. А что в ней было? Что?.. Бандиты эти погибают. Конечно, по-человечески их жаль. Но они в свои тридцать-тридцать пять хоть пожили, а я нет… А я обитал исключительно в духовной сфере, а дух ведь, знаешь, с материей связан, и напрямую. И это я понимаю слишком поздно, слишком поздно… И если спросят меня в последнюю минуту у развилки двух дорог «Что сделали вы, Павел Федорович Бурундуков, в своей долгой жизни значительного?» я задумаюсь и не смогу ответить… Нечего мне будет вспомнить! Нечего!..

ЕКАТЕРИНА снова смотрит то на зрителей, то на ПАВЛА, разрывающего на клочки блокнот. Снова слышно, как толпа митингующих скандирует: «Проституция! Проституция! Манекены!»

ЕКАТЕРИНА. Ты что делаешь-то?

ПАВЕЛ. Злюсь… Ты же хотела?

ЕКАТЕРИНА. Павел, как я тебя понимаю!.. (Стоит за его спиной.)

ПАВЕЛ. Может, манекены-то вовсе и не мы, а они, они, стоящие за этим стеклом тесной стеной и жадно внимающие глянцевому западному быту…

ЕКАТЕРИНА. Они, Павел, они… (Садится рядом. Нервно курит.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ. (ДЕНЬ СЕДЬМОЙ)

ЕКАТЕРИНА очищает пылесосом мягкую мебель. Она в ярком домашнем халате. ПАВЕЛ читает книгу. Он в шортах и в майке.

ЕКАТЕРИНА. Я эту мебель уже как свою ощущаю… Она ведь у нас и стоять будет…

ПАВЕЛ.(Отрывается от книги. Тупо смотрит перед собой.) Пусть только Тимофей после этого попробует когти об нее точить, я ему голову оторву… Такой ценой она нам достается…

ЕКАТЕРИНА. Ладно ты, что… Он же в прихожей когти точит, пенеплен там рвет…

ПАВЕЛ. Я ему порву, как мы вернемся…

ЕКАТЕРИНА. Что это с тобой? То он ему каждый день литр молока покупает, нагревает, поит… А тут ругает!

ПАВЕЛ. Да ну его! Жирнючий такой стал!..

ЕКАТЕРИНА. А я так по Антошке соскучилась… Как он там? Даже не знаю! Скучает, наверно… Не дай, бог, мать еще поведет его гулять мимо нашего магазина, вообще, кошмар будет…

ПАВЕЛ. Да не поведет, наверно… Ты же предупредила?! Что, у нее, головка тыковкой, что ли?

ЕКАТЕРИНА. Это у твоей матери головка тыковкой, а у меня мать нормальная, и нечего ее обижать!

ПАВЕЛ. А что я сказал-то? Что? Что я, Америку открыл, что ли, что сказал, что у нее мозги куриные?

ЕКАТЕРИНА. Таким ты стал… Как твой отец…Я тебя раньше никогда таким не видела…

ПАВЕЛ. Ну извини, извини… Не хотел! Книгу мне эту паршивую подсунули — «Богатей, а то проиграешь!» Советы для начинающих бизнесмонстров тут. Сами, наверно, эту дрянь читают, а я не могу… (бросает книжку) Тебе тоже роман дали любовный, «Обнаженное сердце» — называется… Про трагическую любовь двух лесбиянок… Одной — восемнадцать, а другой — за восемьдесят, и никакого климакса, представляешь? Ну у них и вкусы! А сначала не разрешали, гады такие. Я бы знал, из дома бы книги принес, Толстого там, Достоевского взял, и сидел бы, читал… У меня много непрочитанного накопилось…

ЕКАТЕРИНА. Одно у тебя имя — чтец… (ПАВЕЛ пристально смотрит на нее) Извини!

ПАВЕЛ. А ты тоже хороша! На кухне жалюзи повесила! До сих пор понять не могу, зачем… Перед друзьями же стыдно!..

ЕКАТЕРИНА. Как зачем? Рекламируют же: «От солнца любопытных глаз защитят вас жалюзи…» Не зря ведь, наверно? Как ты думаешь? Во всех офисах и в наших, и в заграничных висят, между прочим, и ничего, никто не жалуется, ведь это же удобно!.. Слышишь, просто удобно!..

ПАВЕЛ. Так то ведь в офисах…

ЕКАТЕРИНА. А чем дома хуже? Ты всех видишь, а тебя никто… Это же здорово!.. Можно поднять, можно опустить… Утром встанешь, шмыг на кухню, вжиг-вжиг-вжиг, и все… Двадцатый век на дворе… А занавески — это пошло!..

ПАВЕЛ.(ставит рядом с диваном табуретку и закидывает на нее ноги) Давай, что ли, поиграем, как вчера…