Мандустра

— Что с тобой? — испугался я, озираясь.

У меня опять начались ознобы; выступили противные слезы, и я четыре раза чихнул.

К нам подошли три калмыка.

— Что с ней?.. — спросил один из них, подозрительно смотря на меня.

— Мы очень плохо себя чувствуем… — пробормотал я, стараясь не глядеть им в лица. — Думаю, она сейчас должна прийти в себя…

Калмыки подняли Каролину и повели вперед, поддерживая за руки; она шла, несмотря на почти отключенное состояние. Я шел за ними, шатаясь.

Так мы добрались до палатки, куда положили Каролину; тут она подняла голову и громко спросила:

— А у нас больше ничего нет, кроме рогипнола?

— Откуда!.. — озабоченно сказал я.

— Кажется, я смогу достать то, что вам нужно… ребята, — как-то агрессивно произнес один из калмыков.

Мне вдруг все это надоело, захотелось еще выпить. Я бросил их. Выйдя из палатки, направился к большому костру, у которого, кажется, сидели наши друзья, а повар Миша большой палкой помешивал варево в котелке.

Я смело сел с ними и сразу же спросил:

— А у вас выпить есть?

Мне протянули стакан водки. Кто-то, фальшивя, играл на гитаре и пел странную песню с такими словами: «Если б я мог выбирать себя, я хотел бы быть Гребенщиков».

Я попросил гитару, и мне ее дали. Я зверски ударил по струнам, скорчил какую-то мерзкую рожу, и меня пронзило безумное отчаяние, вместе с какой-то странной ностальгией, подогреваемой сомнительной водочной радостью. Я начал петь по-английски рок-песни, выкрикивая слова в ночную калмыцкую тишину. Собралась целая компания. Все меня слушали очень внимательно, пока некий человек не сказал мне, что меня ждет Каролина. Я извинился и пошел в палатку.

Она напряженно лежала, и, увидев меня, слегка встрепенулась.

— Эти калмыки, — задыхаясь, сказала она, — чуть меня не изнасиловали… Они мне предлагали все что угодно, если я им дам…

— А что у них было?.. — тут же спросил я, задрожав от возможности невозможного.

— У них… было…

— Где они?! — быстро спросил я.

Я дико возмутился, выбежал из палатки и нагнал темную фигуру, напомнившую мне одного из тех троих.

— Послушай, тут стояли такие трое… Они чуть мою жену не изнасиловали!

— Пойдем их поищем, — тут же ответил он, и я убедился, что он — один из них, но пошел следом за ним.

Мы удалились от костра, и тут он повернулся и ни с того ни с сего врезал мне по морде с такой силой, что я упал, изумленный и не понимающий.

— А что мне еще было делать! — начал он мне почему-то объяснять свой поступок. — Ты подходишь ко мне, обвиняешь меня…

— Я тебя не обвинял! — воскликнул я, держась рукой за скулу и вставая.

— Вы вообще непонятно, что здесь делаете… В таком состоянии…

— В каком состоянии?! — обескураженно крикнул я.

— Ты знаешь, в каком, — с раздражением и злобой ответил он, смотря на свой кулак, потом быстро отошел, чтобы не поддаться страстному желанию врезать мне еще и вообще чуть ли не убить меня.

Он был крепкий и сильный, я был пьяный, мне было очень плохо; ознобы словно вытрясали из меня душу, ноги дрожали в едином безумном спазме.

Я вернулся к костру.

— Еще споешь? — мрачно спросил повар Миша.

— Хочу еще выпить… — грустно ответил я. — Меня побил калмык.

— Что?!!

К нам подошел человек, увешанный четками.

— Все это из-за твоего ума, — сказал он мне, пусто улыбаясь.

— Какого еще ума?! — возмущенно рявкнул я. — Царствие Божие не от мира сего!..

— Это все твой ум, — повторил он, не убирая гадкой буддистской улыбочки с лица. — Мир не есть сей или тот, просто это все — твой ум. А он сейчас помрачен.

Я ушел от них и почему-то заплакал, смешивая простые, бесконечно идущие и так слезы с подлинными обиженными рыданиями. В конце концов я добрел до палатки, лег рядом с болезненно ворочающейся Каролиной и отключился.

Наутро, когда я приоткрыл глаза навстречу солнечному восходу, я чуть не проклял все сущее, потому что опять оказался в этом мире, на этой планете, в этой Калмыкии, в этом теле. Я буквально умирал от похмелья.

Я еле-еле встал, дошел до лагерного умывальника и посмотрелся в осколок зеркала, прибитый гвоздем к дереву. На меня взглянула моя бледная, избитая, небритая рожа.

— Тем не менее надо опохмелиться, — сказал я сам себе, опять словно раздираемый на части ознобами, которые, возможно, были от вчерашней водки.

Мне навстречу шел один из моих старых знакомых, который, оказывается, тоже был здесь и готовился пройти пхову, чтобы научиться умиранию.

— Пошли выпьем, — сказал я ему, нащупывая кошелек в заднем кармане штанов.

Он изумленно посмотрел на меня, потом на солнце, недоумевая, но молча пошел со мной, видимо, сочтя, что со мной не о чем говорить.

Я шел вперед, ступая словно по кинжалам или по горящему костру.

— Ты… осторожнее здесь, — сказал он мне наконец.

Я махнул рукой с печальным отчаяньем.

Мы добрались до ларька с водкой, я тут же купил бутылку.

К нам подсели два калмыка.

— Кто тебя так? — спросил один из них, вопросительно указывая на бутылку.

Я встал с железного ограждения, на котором сидел, и протянул бутылку ему.

— А… — неопределенно ответил я.

— Если узнаешь, нам скажи, — сказал калмык, отхлебывая водку. — Ты же гость! Буддист! Нам приятно. Что вообще с тобой?