Мандарины

— Лашом говорит, что СРЛ служит делу реакции, а Дюбрей — что компартия предает пролетариат: поди тут разберись! — Он решительно шагнул к застекленной двери. — Забудь об этой истории. Обещаю тебе, что я не возьму больше автомобиль, — добавил он с улыбкой.

— Плевал я на автомобиль, — сказал Анри.

— Об остальном не беспокойся, — отрезал Венсан. Они пересекли бар, и Венсан спросил: — Ты пойдешь к Маркони?

— Нет. У меня слишком много работы.

— Жаль! В кои-то веки можно порадоваться всем вместе одному и тому же! Очень бы хотелось, чтобы ты пришел!

— Мне тоже хотелось бы.

Они молча спустились по лестнице; Анри желал бы добавить что-то еще, привести какой-то убедительный аргумент, но ничего не нашел. Он чувствовал себя крайне подавленным. У Венсана за спиной остались двенадцать трупов, он пытался забыть их, продолжая убивать, а в промежутках много пил: у Маркони он крепко напьется. Нельзя было позволять ему и дальше так жить. Но как этому помешать? «Где-то что-то подгнило» ^{58}, — подумалось Анри. Столько всего предстоит сделать! И столько типов, которые не знают, что делать. Все должно было бы пойти на лад, но не пошло. «Я отправлю его куда-нибудь очень далеко готовить длинный репортаж», — решил Анри. Но это всего лишь временное решение. Венсану надо бы предложить что-либо прочное, надежное. Если бы дела в СРЛ шли лучше, если бы движение действительно представляло собой некую надежду, Анри мог бы сказать ему: «Ты нам нужен». А пока им трудно понять друг друга.

Когда через два часа Анри пришел на Кэ д'Орсэ ^{59}, он был мрачен. Он правильно предугадал любезный прием Турнеля, его осторожную улыбку.

— Передай своему другу даш Виернашу, что его письмо будет принято во внимание, но посоветуй ему набраться терпения, — сказал Турнель. — Я берусь отправить твой ответ с дипломатической почтой, — добавил он, — тебе остается вручить его моей секретарше; и все-таки будь очень осторожен.

— Разумеется, бедный старик и без того на подозрении! — Анри взглянул на Турнеля с некоторым упреком: — Это мечтатели, они не понимают многих вещей; однако они правы, желая скинуть Салазара.

— Конечно правы! — согласился Турнель; в голосе его слышалась злость, и Анри более внимательно присмотрелся к нему.

— Ты не находишь, что следовало бы попытаться помочь им тем или иным способом? — спросил он.

— Каким способом?

— Ну, я не знаю, это твоя сфера. Турнель пожал плечами:

— Ты знаешь ситуацию не хуже меня. Как ты хочешь, чтобы Франция сделала что-то для Португалии или для кого бы то ни было, если она ничего не может сделать для себя!

Анри с тревогой взглянул на рассерженное лицо. Турнель был одним из первых организаторов Сопротивления, он никогда не сомневался в победе: признание поражения — это так не похоже на него.

— И все-таки у нас есть какое-то влияние, — молвил Анри.

— Ты думаешь? Ты из тех людей, кто гордится тем, что Францию пригласили в Сан-Франциско? ^{60}Что ты вообразил? Правда в том, что с нами больше не считаются.

— Мы немногого стоим, согласен, — сказал Анри. — Но ведь мы можем говорить, отстаивать точку зрения, осуществлять давление...

— Я все помню, — с горечью сказал Турнель. — Мы хотели спасти честь, чтобы Франция могла говорить с союзниками с высоко поднятой головой; есть люди, которые ради этого погибли: и совершенно напрасно!

— Уж не хочешь ли ты сказать, что не следовало сопротивляться! — воскликнул Анри.

— Не знаю. Зато я знаю, что мы немногого достигли! — Турнель положил руку на плечо Анри: — Не повторяй того, что я тебе сказал!

— Конечно нет! — ответил Анри.

К Турнелю вернулась светская улыбка:

— Я рад случаю вновь встретиться с тобой!

— Я тоже, — сказал Анри.