Мандарины

— Ты заставил меня провести странную ночь: никогда у меня не было такой ночи.

— Никогда? Даже с молодыми людьми? Ты не лжешь? Слова солгали за меня: я взяла на себя их ложь.

— Никогда.

Он с жаром прижал меня к себе, потом снова проник в меня. «Я хочу, чтобы ты наслаждалась одновременно со мной, — сказал он. — Хочешь? Ты мне скажешь! Это теперь...»

Я подумала с раздражением: вот что они нашли — синхронизацию! Как будто это что-то доказывает или может заменить взаимопонимание. Даже если мы вместе испытаем наслаждение, разве от этого мы будем меньше разделены? Я прекрасно знаю, что мое наслаждение не найдет отклика в его сердце, и если с нетерпением жду его собственного, то для того лишь, чтобы получить избавление. Меж тем я была побеждена: я соглашалась вздыхать, стонать; полагаю, не слишком умело, потому что он спросил:

— Ты не испытала наслаждения?

— Напротив, уверяю тебя.

Он тоже был побежден, ибо больше не настаивал. Почти сразу же он заснул рядом со мной, я тоже заснула. Меня разбудила его рука, обхватившая меня поперек груди.

— А! Ты здесь! — молвил он, открывая глаза. — Мне снился кошмар, мне всегда снятся кошмары. — Он говорил со мной из дальнего далека, из глубины мрака. — У тебя нет места, где бы ты могла спрятать меня?

— Спрятать тебя?

— Да. Хорошо было бы исчезнуть; нельзя ли нам вместе исчезнуть на несколько дней?

— У меня нет такого места, и я не могу исчезнуть.

— Жаль, — сказал он и тут же спросил: — А тебе никогда не снятся кошмары?

— Не часто.

— Ах! Завидую тебе. Мне нужно, чтобы ночью со мной рядом кто-то был.

— Но мне пора идти, — сказала я.

— Не сейчас. Не уходи. Не оставляй меня.

Он схватил меня за плечо: я была спасательным кругом, вот только в каком крушении?

— Я подожду, пока ты заснешь, — ответила я. — Хочешь, увидимся снова завтра?

— Конечно. Я буду в полдень в кафе рядом с тобой. Идет?

— Договорились. Постарайся спокойно заснуть.

Когда дыхание его стало тяжелым, я соскользнула с кровати; трудно было вырваться из этой ночи, которая липла к моей коже, но я не хотела пробуждать подозрений у Надин; у каждой из нас была своя манера обманывать другую: она говорила мне все, я ей не говорила ничего. Поправляя перед зеркалом маску благопристойности, я в то же время думала о том, что Надин оказала давление на мое решение, и сердилась на нее за это. В каком-то смысле я ни о чем не жалела. О мужчине столько всего узнаешь в постели! Гораздо больше, чем заставляя его неделями нести чепуху на диване. Только вот беда: для такого рода опытов я слишком уязвима.

Все утро я была очень занята; Сезенак не пришел, но у меня было много других пациентов. О Скрясине я могла думать лишь урывками: мне необходимо было снова увидеть его. Эта ночь, незаконченная, нелепая, камнем легла мне на сердце, и я надеялась, что, поговорив друг с другом, мы сумеем завершить ее, спасти. Я пришла первой в кафе: маленькое кафе, слишком красное, с гладкими столиками, где я часто покупала сигареты, но ни разу не присела; в боксах шептались парочки; я заказала суррогат портвейна; мне казалось, будто я нахожусь в чужом городе, и я уже не знала хорошенько, чего жду. Скрясин ворвался вихрем:

— Прошу прощения, у меня был десяток встреч.

— Мило, что вы все-таки пришли. Он улыбнулся:

— Хорошо спали?

— Очень хорошо.

Он тоже заказал суррогат портвейна и наклонился ко мне, в лице его не было больше никакой враждебности.

— Я хотел бы задать вам один вопрос.

— Задавайте.

— Почему вы так легко согласились подняться ко мне в комнату?

— Из симпатии, — улыбнувшись, ответила я.

— Но вы не были пьяны?

— Ни капельки.

— И вы не пожалели?

— Нет.

Он колебался; я чувствовала, что для своего интимного каталога ему хотелось получить подробную критическую оценку.

— Я хотел бы знать: в какой-то момент вы сказали, что никогда не проводили подобной ночи, это правда?

Немного смутившись, я засмеялась:

— И да, и нет.

— А! Так я и думал, — разочарованно сказал он. — Это никогда не бывает правдой.

— В тот момент это правда, а на другой день правда, но чуть поменьше. Он залпом выпил липкое вино, а я продолжала:

— Знаете, отчего я оледенела? Временами вид у вас становился таким враждебным.

Он пожал плечами:

— Этого нельзя было избежать!

— Почему? Борьба полов?

— Мы принадлежим к разным мирам. Я хочу сказать, политически. На мгновение я остолбенела.

— Политика занимает так мало места в моей жизни!

— Равнодушие — это тоже позиция, — сухо сказал он. — Видите ли, в этой области если кто-то не со мной, значит, очень далек от меня.

— В таком случае вам не следовало просить меня подняться к вам в комнату, — с упреком заметила я.

Глаза его сощурились в лукавой улыбке:

— Но если я желаю женщину, мне безразлично, далека она мне или нет, я прекрасно мог бы переспать и с фашисткой.

— Вам это небезразлично, раз вы проявили враждебность. Он опять улыбнулся:

— В постели вовсе не плохо слегка ненавидеть друг друга.

— Какой ужас! — сказала я, вглядываясь в него. — Вас не так легко расшевелить! Вы можете разделить с людьми жалость, угрызения совести, но не симпатию.