Маньчжурский кандидат

Ну, тут он и объяснил ей. Когда Реймонд закончил рассказывать, что Марко решил добиваться военного суда над собой за то, что Почетная медаль, возможно, была присуждена Реймонду в результате фальсификации и сговора — он объяснял все с огромным, глубоким удовлетворением, смакуя каждое слово и каждый потрясенный взгляд матери, — ее лицо стало цвета молока, а руки дрожали.

— Да как он смеет?

— Ну, мама, это его долг. Неужели ты не понимаешь?

— Как смеет этот ничтожный, бесполезный, грязный солдафон, к тому же псих… — Она задохнулась от ярости.

Сила ее гнева напутала Реймонда. С высоты двух футов мать грохнула кулаком по столу. Стаканы, тарелки и серебро подскочили, а полный воды кувшин упал на пол и разбился. Все в зале уставились на нее, некоторые даже приподнялись со своих мест. Официант метнулся к столу, опустился на четвереньки и засуетился над промокшим ковром и осколками стекла. Она со злобной силой пнула его ногой в бедро.

— Убирайся отсюда, лакей! — выкрикнула она. Официант медленно встал, не спуская с нее взгляда и быстро, поверхностно дыша. Потом он резко развернулся и ушел. На верхней губе у матери проступили капли пота. Она тоже встала, тяжело дыша. — Я помогу твоему другу, — заявила она с почти безумной яростью в голосе. — Я помогу твоему другу оклеветать и уничтожить американского героя. Я буду аплодировать ему, плюющему на наш флаг.

С этими словами она покинула Реймонда, быстро прошагала между столиками и служителями, отталкивая некоторых плечом. Реймонд провожал ее взглядом, чувствуя, что снова проиграл, но не понимая меры своего проигрыша. Нельзя, однако, сказать, что он сильно расстроился, поскольку постоянно испытывал ощущение потери.

Его мать направилась в офис управляющего отелем, отмахнулась от его секретарши и распахнула дверь у нее за спиной. Заявила, что она жена сенатора Джона Йеркеса Айзелина и будет очень обязана собеседникам менеджера, двум благоухающим парикмахерской бизнесменам с гвоздиками в петлицах, если они покинут помещение. Они извинились и тут же вышли, опасаясь, как бы их не объявили коммунистами. Она заявила управляющему, что ей понадобятся его офис и его телефон и нужно, чтобы никто сюда даже носа не сунул, поскольку у нее возникла срочная необходимость поговорить с министром обороны в Пентагоне. И что, если он отправится на коммутатор и лично проследит, чтобы ее соединили с министром, а также, стоя за плечом оператора, обеспечит, что никто не подслушает разговор — что было бы вполне естественно и по-человечески понятно в сложившихся обстоятельствах — то все это и ею самой, и ее мужем, сенатором Айзелином, будет расценено очень высоко; фактически как выполнение патриотического долга.

Реймонд оплатил чек и некоторое время слонялся по вестибюлю отеля, надеясь увидеть мать. В конце концов, сделав вывод, что ее тут нет, он вышел на Пятую авеню и решил пешком пройтись до своего офиса. Там его ждало сообщение с просьбой позвонить в Управление разведки в Нью-Йорке. Он так и сделал. Реймонда спросили, не знает ли он, как связаться с майором Беннетом Марко. Он ответил, что сейчас тот, скорее всего, в его собственной, Реймонда, квартире, поскольку в Нью-Йорке остановился у него. У Реймонда спросили его телефонный номер. Он сообщил номер, но попросил больше никому его не давать, тут же почувствовав себя ужасно глупо из-за того, что говорит такие вещи профессиональным разведчикам.

После этого он некоторое время был занят: сначала позвонил пресс-секретарь губернатора, а потом, в связи с этим самому Реймонду пришлось сделать несколько звонков. Когда позже он позвонил Бену на квартиру, никто не ответил. Реймонд выкинул все это из головы. Придя в 18.22 домой, он нашел записку от Бена. Тот благодарил Реймонда и сообщал, что его отпуск по болезни неожиданно прерван, а самого его отзывают в Вашингтон. Записка также содержала настоятельную просьбу ни о чем не расспрашивать Чанджина, когда тот выйдет из больницы.

Летом 1958 года в Неаполе, беседуя с одним из самых влиятельных в мире людей, Леонардом Лайонсом, эмигрант Чарльз Лучиано, в частности, сказал: «Никто на свете не способен причинить людям столько неприятностей, сколько любой из сенаторов США». Это заявление не утратило своей злободневности и год спустя.

XIV