В ласковое тепло, в уют твоего гнездаБез злобы вступил.У очага твоего, в котором играют радуги,Не жаждал битвы.Я гостемВ твой домВошёл.Твоя нежностьСравнится только с дыханием весны.Твоя красотаПоспорит только с цветущей сарданой.Твоя щедростьПодобна лишь плодоносной осени,И вотЯ гостемВ твой домВошёл.ТвоиМысли, сверкающие, как алмазы в песке,Приветствуют царства.ТвоиСлова, драгоценные, как золотые слитки,Повторяют в восьми улусах.ТвойГолос — точно журчанье ручья.Улыбка твоя —Как луна в полнолунье,И вотЯ гостемВ твой дом вошёл.Я увидел — не ложьГоворили мне люди,Я увидел — прекрасна ты,Точно белая пуночка,Жаворонок, рождённыйДля высокого неба.Я увидел — природа потрудилась немало,Чтоб создать тебя, нежную, стройную.Я увидел тебя,И глаза мои чуть не ослепли,И сердце моё чуть не разбилось,И душа моя задрожала как лист.Я увидел тебя,Ты прекраснейшая из прекрасных,Чудо лучшее из всех чуд,Тайна вечная из всех тайн…Богиня Айысыт,Вижу, к тебе благосклонна,Если одной подарила так много.Бог ТангараОсчастливил тебя за всех,Если создал тебя без малейших изъянов.— Но-о! — сказала польщённая госпожа, томно откинув голову.
— Пой, молодец, дальше, — прошамкал князь Шишигин, подстрекая певца.
— Пой ещё! Пой!.. — воскликнули все домашние, вместе с рабами и батраками.
Голос Манчары звучал все свободнее:
По сравненью с тобойЯ, несчастный,Тёмной ночиСродни,Туче грознойПодобен,С бурей снежноюСхож,ЗнаюсьС лютым морозомИ бурями.Я тот,Кого жаркий луч солнца не греет,Кого лунная ночь не баюкает,Кто с горем и болью сдружился,Кто тяжкими думами полн,Кто внемлет несчастьям,Кто слышит все муки, —Это я!Я тот,Кто родимого крова не знал,Не изведал любви,Не баюкал дитя в колыбели,Кто очаг не сложилИ хлев для скота не построил, —Это я!Я тот,Кто с бесправьем и гнётом мириться не мог,Кто все блага землиПроменял на борьбу,Кто лишился всегоРади общего счастья.— Но-о! — Старый князь поддакивал, подливал масла в огонь. — Что же дальше?
— Какой же он бедняга!.. — Мягкими нежными пальчиками, на которых никогда не бывало мозолей, Славная Мария вытерла слезы. До чего же он складно поёт, как искусно изъясняется!
Но, я вижу,Мрачнее становится ночь,Но, я вижу,Сгущается тяжкая тьма,Но, я вижу,Всё злее людская нужда,Всё обильнее слёзыНарода.И вотЯ как птица, застрявшаяВ старом дупле,Я ослеп и забыл,Куда нужно лететь,Я устал, и бессильеСвалило меня.И тогдаДорога моя пресеклась,Точно пашня,Мой путь завершился,Как след у порога…Я думал, что муки моиСумеешь понять ты одна.Я думал, что раны моиСпособна лишь ты успокоить.И вотЯ пришёл…— Ха-ха! Ну-ну! — Качикат Уйбаан погладил свои усы, свесившиеся по обе стороны рта.
— Но-о! Слагай дальше! — послышались одобряющие голоса батраков.
Манчары остановился, слегка прокашлялся и, не спуская глаз с хозяйки дома, склонился в её сторону и продолжал петь: