Малыш

— Но об этом узнают все, Элиза… Это будет завтра в газетах… Боже, как он только мог подумать…

И она провела пуховкой по своим прекрасным плечам.

— Да нет же… нет… невероятный ребенок!… Эти ужасные одежды, они для смеха… Понарошку…

— Для смеха, миледи Анна?… Понарошку?

— Конечно, не надо плакать!

Актриса и сама охотно бы заплакала, если бы не боялась повредить наложенные румяна.

Что касается Элизы, то она повторяла, качая головой:

— Вы видите, госпожа, мы никогда не сможем сделать из него артиста.

Тем временем Малыш, все более озадаченный, с мокрыми глазами и с тоской в сердце, позволил надеть на себя лохмотья Сиба.

И вдруг мисс Анне Вестон пришла в голову мысль дать дебютанту новенькую блестящую гинею. Это будет его талисманом, «путеводной звездой!» — повторяла она. И, честное слово, Малыш тут же успокоился, взял золотую монету с явным удовольствием и опустил в карман, предварительно внимательно рассмотрев.

После чего мисс Анна Вестон, приласкав ребенка еще раз, спустилась на сцену, посоветовав Элизе держать его в уборной, поскольку его выход был только в третьем акте.

В этот вечер бомонд[105] и простая публика заполнили театр от первых рядов партера колосников[106], несмотря на то что пьеса не имела притягательности новизны. Она выдержала уже двести — триста представлений на всех театральных подмостках Великобритании, что часто случается с мелодраматическими произведениями, даже если они вполне заурядны.

Первый акт прошел вполне сносно. Мисс Анне Вестон горячо аплодировали, и она вполне заслужила одобрение публики страстной игрой, блеском своего таланта, которые произвели на зрителей весьма заметное впечатление.

После первого акта герцогиня Кендалльская поднялась к себе в уборную и вот уже, к великому удивлению Сиба, она сбрасывает с себя роскошные шелковые и бархатные наряды и одевается простой служанкой — преображение, предусмотренное замыслом драматурга, столь же сложное, сколь и обыденное, и о котором нет смысла здесь распространяться.

Малыш смотрел на эту женщину в бархате, превратившуюся вдруг в простолюдинку в почти монашеском одеянии, и им все больше овладевало беспокойство, как если бы на его глазах какая-то фея совершила волшебство.

Вдруг в уборной раздался голос, обращенный к актерам, занятым в очередном акте. Оглушительный голос, заставивший его вздрогнуть. И «служанка» сделала ему знак рукой, сказав:

— Подожди, Малыш!… Скоро придет и твоя очередь.

И она спустилась на сцену.

Второй акт! Служанка имела в нем такой же успех, как и герцогиня в первом, и занавес трижды поднимался среди взрывов аплодисментов.

Решительно, добрым подругам и их приверженцам так и не представлялся случай доставить неприятности мисс Анне Вестон.

Актриса вернулась в свою уборную и упала на канапе[107], несколько усталая, хотя и сохранила для следующего акта основную часть драматического запала.

И снова переодевание. Теперь перед зрителями предстанет не служанка, а дама — дама в трауре, уже не столь юная, поскольку между вторым и третьим актами по пьесе прошло пять лет.

Малыш, широко раскрыв глаза, сидел в уголке, не осмеливаясь ни пошевелиться, ни заговорить. Мисс Анна Вестон, немного взвинченная, не обращала на ребенка ни малейшего внимания.

Однако, закончив свой туалет, она повернулась к дебютанту.

— Малыш, — сказала она, — теперь дело за тобой.

— За мной, миледи Анна?…

— И помни, что тебя зовут Сиб.

— Сиб?… А, конечно.

— Элиза, повторяй ему, что его зовут Сиб до того момента, пока не спустишься с ним на сцену и не отведешь к режиссеру около двери.

— Да, госпожа.

— И главное, чтобы он не пропустил свой выход!

Нет! Он его не пропустит, даже если ему придется дать хорошего шлепка, маленький Сиб… Сиб… Сиб…

— Кстати, помни, что в противном случае, — добавила мисс Анна Вестон, грозя ребенку пальцем, — у тебя заберут твою гинею… так что берегись штрафа…

— И посадят в тюрьму! — добавила Элиза, делая страшные глаза, что случались уже не впервые.

Упомянутый Сиб убедился, что гинея по-прежнему лежит у него в кармане, и твердо решил сделать все, чтобы у него ее не отобрали.

И вот решающий момент настал. Элиза схватила Сиба за руку и спустилась на сцену.

Сиб был вначале просто ошеломлен спуском вниз, софитами[108]наверху, подставками для газовых рожков. Он чувствовал себя потерянным среди толчеи статистов и артистов, глядевших на него со смехом.

Какой же стыд испытывал он в своих лохмотьях бедняка!

Наконец прозвучали три удара гонга.

Сиб вздрогнул, как будто получил три толчка в спину.

Занавес поднялся!

Герцогиня Кендалльская была на сцене одна и произносила длинный монолог среди декораций хижины. Вот-вот должна открыться дверь в глубине, войдет ребенок, приблизится к ней, протянет руку за подаянием, и это будет ее ребенок!