Малыш

— Куда угодно! Меня-то уж это вовсе не касается!

Много уже повидал Малыш печальных сцен, сам испытал крайнюю нужду, но ему казалось, что ничего подобного он еще не переживал. Здесь не было ни слез, ни стенаний, но от этого вся сцена была еще более ужасной.

Тем временем Харберт встал, с намерением спрятать бумаги в сумку.

— Спрашиваю в последний раз, вы намерены платить? — спросил он.

— Но чем?…

Тут в разговор вмешался Мердок. В вопросе, в звенящем от волнения голосе слышался вызов.

— Да-да!… Чем прикажете платить?… — повторил он медленно и пошел на агента.

Харберт знал Мердока уже давно. Агенту было известно, что тот был одним из наиболее активных сторонников лиги, выступающей против лендлордов, и ему, конечно, пришла в голову мысль воспользоваться случаем, чтобы упрятать строптивца в тюрьму. Поэтому, отнюдь не пытаясь успокоить Мердока, он ответил с насмешливым видом, пожав плечами, словно желал спровоцировать гордого бедняка:

— Чем платить, спрашиваете вы?… Где и как раздобыть денег? Ну, уж во всяком случае, не бегая по митингам, не впутываясь во всякие истории и не бойкотируя землевладельцев… А работая, я думаю…

— Работая? — повторил Мердок, вытягивая задубевшие руки. — Так, значит, эти руки не трудились?… А мой отец, братья, моя мать, стало быть, столько лет просидели на этой ферме без дела?… Господин Харберт, не говорите подобных вещей, я не могу этого слышать.

И Мердок закончил фразу жестом, заставившим агента невольно попятиться. А затем Мердок дал выход гневу, накопившемуся в его душе за долгие годы социальной несправедливости, и выразил он его в очень красочных и энергичных выражениях, столь свойственных ирландскому языку — тому языку, о котором можно сказать: «Когда вы будете защищать собственную жизнь, то делайте это по-ирландски!» А сейчас Мердок при помощи страшных обвинений пытался защитить свою собственную жизнь и жизнь своих близких.

Затем, облегчив таким образом сердце, он сел в сторонке.

Сим чувствовал, что негодование клокочет в душе брата, как огонь в горниле.

Мартин Маккарти, опустив голову, не решался нарушить тягостное молчание, воцарившееся в доме после гневных слов Мердока.

Харберт продолжал взирать на несчастных со смешанным чувством презрения и высокомерия.

Наконец Мартина встала и обратилась к агенту.

— Господин управляющий, — сказала она, — теперь я умоляю вас… прошу об отсрочке… Это позволит нам заплатить… всего несколько месяцев… мы будем трудиться не покладая рук… даже если нам придется умереть в поле!… Молю вас… прошу вас на коленях… ради всего святого!…

И несчастная опустилась на колени перед этим страшным существом, один вид которого был для нее оскорбителен.

— Хватит, матушка!… Довольно… слишком… слишком унизительно! — воскликнул Мердок, поднимая мать с колен. — Мольбы здесь не помогут!

— Нет, — ответил Харберт, — и я не буду тратить лишних слов! Деньги… деньги на стол сейчас же, или через неделю вас выкинут!

— Через неделю, пусть! — вскричал Мердок. — Но сначала я сам выброшу вас за дверь дома, где мы пока еще хозяева!

И, подбежав к агенту, он схватил мерзавца за шиворот и вышвырнул во двор.

— Что ты наделал, сынок… Что ты наделал? — воскликнула Мартина, а все остальные понуро повесили головы.

— Я сделал то, что должен был бы сделать каждый ирландец, — ответил Мердок, — а точнее, выбросить из Ирландии всех лордов, как я выкинул их агента с этой фермы!

Глава XVI ИЗГНАНИЕ

Вот в каком плачевном положении оказалось семейство Маккарти в начале 1882 года. Малышу только что исполнилось десять лет. Короткая жизнь, если ее оценивать прожитым временем, но весьма длинная по насыщенности событиями. Из всех этих десяти лет было только три счастливых года — те, что он провел на ферме.

И вот нищета, которую Малыш так хорошо познал когда-то, обрушилась на тех, кто был ему дороже всех на свете, на семью, ставшую его собственной. Внезапное несчастье могло в любую минуту безжалостно разорвать узы, связывавшие братьев, родителей и детей. Они будут вынуждены расстаться, рассеяться по стране и — как знать — даже покинуть Ирландию, поскольку жить на родном острове им становилось невозможно. Разве за последние несколько лет три с половиной миллиона фермеров не были лишены имущества по суду, и почему, собственно, то, что случилось со множеством людей в этой стране, должно миновать именно их?

Да сжалится Господь над несчастной Ирландией! Голод здесь как эпидемия, как война, опустошающая ее. Тот же бич и те же последствия.

В этой связи приходит на память зима 1740/41 года, когда нашли свою смерть столько голодных, и еще более страшный 1847 год, «черный год», уменьшивший число жителей острова почти на пятьсот тысяч человек.