Малый бедекер по НФ

Мы ныряли в быструю, поразительно прозрачную, ничем пока не загаженную Камчию. Прозаик П. бесстрашно вошел в воду по плечи, но все равно был виден до самых пяток, так прозрачна была вода. Веселии Соколов шумно бросился в воду с разбегу, ему кланялась трава, густо облепившая горбатый берег.

И все-таки даже в этом раю я наткнулся ногой на осколок бутылки.

— Ты терпи, — сказал Веселии. — Камчия — это река Андрея Германова. Пусть Андрея уже нет с нами, но ведь все реки Земли впадают в Стикс. Теперь ты и Андрей — кровные братья.

Я кивнул.

Я всегда сомневался в том, что самый древний плач человека — плач по женщине.

Да, конечно. «Пиши о любви. Любовь — это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца — люблю. Расскажи им, Джексон, ради Бога, расскажи им о любви. Ни о чем другом не говори. Рассказывай все время повесть о любви. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Деньги — ничто, преступление — ничто, и война — ничто. Все на свете — ничто, только и есть, что любовь».

Но все же самый древний плач человека — по дружбе.

И, слушая Веселина, глядя на огромные белые облака, как осадные башни катящиеся по выгоревшему шуменскому небу, уже предчувствуя дождь, так хорошо зашуршавший бы в сухих травах над Камчией, я плакал по людям, которых считал своими друзьями, которых мне посчастливилось знать или которые когда-то просто помогли мне стать самим собой.

Глядя на огромные облака, на выгоревшее небо, на прозрачную быструю реку Камчию, поросшую по берегам травой, я вместе с обрушившимся на нас дождем плакал об Андрее Германове, которого давно нет с нами. Поглаживая рукой мокрую содрогающуюся под струями дождя траву, я плакал по академику Дмитрию Ивановичу Щербакову, когда-то много-много лет назад в своем домашнем кабинете на Малой Якиманке подписавшему мне «Затерянный мир», потому что, черт побери, палеонтологию можно изучать не только по Давиташвили и Рёмеру. В потоках падающего дождя я видел Ивана Антоновича Ефремова, он рассказывал анекдот, но для меня это звучало президентской речью. И видел Ивана Ивановича Шмальгаузена, который когда-то, похоже, вполне искренне считал, что в свои шестнадцать лет я вполне разберусь в «Основах сравнительной анатомии». И видел пухлые пальцы Анны Андреевны Ахматовой с въевшимися в них кольцами. И видел знаменитого энтомолога Николая Николаевича Плавильщикова, первым объяснившего мне, что литература — это вовсе не обязательно то, что мы читаем. И видел грека Аргириса Митропулоса, бежавшего в Болгарию от черных полковников… И видел…

И все они умерли, умерли, умерли.

И я пишу не для них.

А для кого вообще пишет писатель?

Огромный наклонившийся над Камчией тополь весь порос странными узловатыми шишками, кора стоявшего рядом дуба лупилась. Прозрачная вода реки стремительно выбегала из-за поворота, будто торопясь посмотреть на нас, она стремительно завивала петли струй и водоворотов. Неутомимый язычник Ве-селин Соколов пел и плясал на травянистом берегу.

Разверзшиеся хляби.

Но Веселии пел и плясал.

Эти края видели римлян и даков, по этой земле проходили когорты Александра Македонского. Гори костер, Веселии точно бы прошелся босиком по углям. А будь у него такая возможность, он просто обхватил бы мощными языческими руками древо эволюции и без всякого стеснения обтряс бы с него все груши, как это уже не раз проделывал Тот, Кто Всегда Над Нами.

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ

Конечно, Шурик (я имею в виду частного сыщика) вобрал в себя все лучшие черты язычника Веселина Соколова. (Веселии об этом не знает). А Люха наоборот — набрался от всех понемножку, причем отнюдь не лучшего. Не случайно в Домжуре кто-то с восхищением отозвался о Люхе: «Вот славный фрукт! Вечно в депрессии».

Осознав, что несколько дней я, писатель идейно невыдержанный, нуждающийся в строгом и постоянном партийном внимании, несколько дней провел как бы сам по себе, возможно, даже со шведками, интересующимися искусством Средиземноморья, поэт К. и прозаик П. приняли крутые меры.

В Варну мы ехали в одном купе, даже курить в тамбур выходили вместе.

В Варне, утомленный надзором, я сразу заперся в своем номере, решив отоспаться от пережитого в Шумене.