Малютка Эдгар

По правде говоря, он не был уверен вообще ни в чем. Своей самоизоляцией дядя давал понять, что с ним такие номера не проходят. Его нельзя задобрить, разжалобить или обмануть. Он узнавал желания и намерения Малютки раньше, чем тот начинал действовать. Иногда дядя оказывал ему поддержку, и тогда Малютке было в тысячу раз легче сделать что-то. В случае назревающей драки дядя становился и вовсе незаменимым. В такие минуты Эдди чувствовал себя так же уверенно, как если бы у него за спиной стоял взрослый и этот взрослый был на его стороне. Кто-нибудь сильный и настоящий. Не обязательно хороший, совсем не обязательно. Бэтмен. Тень. Доктор Ганнибал Лектер. Керк Пирр из «Мира смерти»… И, странное дело, Малютке очень редко приходилось драться — как правило, противник отступал, будто действительно видел кого-то за его плечами. А ведь там никого не было. Он проверял. Он долго пытался подловить дядю Эдгара с помощью зеркал, прежде чем понял, насколько это наивно, — ведь обо всех расставленных им ловушках дядя тоже узнавал заранее.

Бывало, дяде не нравились его затеи, а к каким-то вещам он оставался безучастен — например, к детским играм или к разговорам с родителями и другими взрослыми. Порой Малютке даже казалось, что дядя Эдгар скрывается потому, что опасается выдать себя каким-нибудь словом, поступком или жестом. То есть выдать его мог, конечно, только сам Эдди, а уж по его поведению… В конце концов он запутывался в том, кто есть кто, и это вселяло смутную тревогу, которая отравила ему немало дней и ночей, обычно таких безмятежных и долгих в его-то возрасте.

Вот и сейчас. Чем дольше тянулось молчание, тем сильнее Малютка ощущал нарастающий ужас. Ему бывало одиноко, но еще никогда он не чувствовал себя потерянным, брошенным, обреченным — причем случилось это в незнакомом мире, который смахивал на дурной сон. И ясно было: выбраться отсюда в одиночку у него нет ни малейшего шанса.

Он всерьез начал задыхаться. Мысли поглотил липкий туман. Ноги задрожали, потом сделались ватными. Еще секунда — и он упал бы на землю, а там, вероятно, и потерял бы сознание…

В этот момент раздался голос: «Стоять, сопляк! Теперь понял, кто ты есть без меня?»

Малютка понял. Еще он понял, что это был урок — жестокий, но необходимый. И он чуть ли не проникся благодарностью к дяде за то, что получил его. Было бы очень трудно отделить (да он и не пытался) благодарность от облегчения, испытанного по поводу того, что дядя Эдгар вернулся и по-прежнему где-то рядом. А значит, у Эдди появился шанс когда-нибудь проснуться в своей кровати, под шелковым пологом, расшитым звездами, где парили модели самолетов, подвешенные на невидимых в полумраке нитях…

6. Анна

Сколько времени должно пройти, чтобы спокойная уверенность сменилась тревогой, а тревога переросла в страх? Это зависит от условий. В хорошем месте некоторым требуется целая жизнь. В подвале музея Анне хватило десяти минут, хотя место было, вроде бы, не самое плохое. Только все тот же звук действовал на нервы: какой-то чертов аббат Фариа, прокопав туннель длиной в пару тысяч километров, решил выбраться на волю именно здесь.

Спустя пять минут, не дождавшись возвращения Алекса, Анна начала одеваться. Она старалась делать это очень тихо, отчетливо осознавая бессмысленность подобной осторожности. Костюм подарил ей некоторую иллюзию защищенности, но ненадолго. Когда свет в подвале погас, все ее иллюзии потеряли какое-либо значение. Даже иллюзия времени.

Она осталась в абсолютной темноте, один на один со страхом. В первый момент у нее перехватило дыхание; потом она обнаружила, что дышит слишком громко. Гроза продолжалась, но бушевала теперь где-то очень далеко за пределами каменного мешка. Эффект шумного дыхания, похожего на пересыпающийся песок, был знаком ей по множеству фильмов; в изоляции, под воздействием реальной или мнимой угрозы, пропорции ее привычного мирка стремительно менялись. Жизненное пространство сузилось до размеров трепещущего тела, и на этой зыбкой границе пульсировала кровь — приманка для хищника, чересчур очевидная, чтобы потенциальная жертва могла надеяться уцелеть.

Ей захотелось исчезнуть, превратиться в нечто вроде тени, растворить во мраке предательское тело. Это была странная девиация инстинкта самосохранения, зовущего упасть в черную дыру. Сползая в темный ледник страха, она поняла, что ей не за что зацепиться. Шум крови в ушах сделался невыносимым, а затем пошел на убыль. Она застыла с гримасой боли на лице, обращенном внутрь.

У нее возникали кое-какие рациональные мысли, напоминавшие отблески бродяжьего костра в заброшенном доме: «гроза — молнии — короткое замыкание — авария — отключение электричества». Возможно, в этом заключалось простейшее объяснение происходящего, но не для Анны. Сейчас, когда зрение стало бесполезным, слух — невменяемым поставщиком новых порций страха, а обоняние вообще ни о чем не сообщало, она могла довериться разве что осязанию. Она поняла, что значит быть слепой в мире, полном кривых королей. И шестерок.