Мальформ

– Потому что я так обрадовался этому… То же сейчас испытывает юная Эдит. Представь, как она счастлива! Вот почему.

– Скоро узнаем какой у нее мальформ. Может он нас удивит…

– Да, скоро узнаем. Ехать еще немного, – он глянул на часы. Оставалось примерно полчаса дороги. – А вот когда ты окуклился… Это меня напугало. Ты не шевелился несколько недель. Мы даже вызывали форм-доктора, а я никогда так порядочно и исправно не молился Единству, зачем греха таить, я даже уповал на милость Лжебога.

– Когда я стал имаго, то уже помню все куда лучше. Мне всего три года, для вашего развития это всего ничего. Но для нас…

– Ты стал прекрасным имаго. И к чему все эти термины из энтомологии? Ты прекрасный мужчина, Ио. А это лучшие три года моей жизни. Не скажу, что до этого все шло слишком уж паршиво, но…

– Уинни, ты мне сегодня наговорил столько всего лестного, я боюсь не покрыть этот кредит.

– Для начала можешь перестать называть меня Уинни, а затем целовать меня еще оставшиеся полчаса.

Ио устроился головой на его плечо, поглаживая пальцами голубое озеро шейного платка, раскинувшееся среди красных холмов рубашки Ван'e.

– Шелк. Знаешь, сколько куколок шелкопряда сварили в кипятке, чтобы получился отрез такой ткани?

– Может это работа мальформа-продуктора?

– А может это куколка мальформа…

– Ио, кто бы пошел на такое?! Хочешь я его выброшу?

– Нет, мой милый, он тебе к лицу.

– Как истинному подлецу. Красное порой очень надоедает, но это совсем маленькая цена, чтобы быть с тобой. Завтра я сменю галстук на бордовый и совсем не шелковый. Или и вовсе его уберу. Что скажешь?

– Скажу только, у нас осталось меньше тридцати минут, – шея Ван'e освободилась от голубого шелка, а несколько пуговиц оказались расстегнуты руками Ио. Тот даже обрадовался завершению этого странного разговора про гусениц и куколок. В животе уже порхали бабочки.

– Даже меньше, – уточнил он. – Так что советую не терять времени на голубые банты и пространные печали.

Зазвучала новая песня мальформа, тянувшего кэб. В ней пелось про пьяного моряка и сирену, а еще про то, как им хорошо пелось и пилось.

Цок. Цок. И-го-го! Круть. Круть. Круть.

– Моряк и сирена напились вина! Достигли совместно социального дна!

В саквояже лежала книга “Единство”, строчки из нее крутились в голове Ван'e, ему предстояло все это цитировать наизусть, наставляя юную ренвуар Эдит Милтон.

“Единство – дар и данность.

Наш мир Непервозданный, земной и материальный. Мир Первозданный, духовный и далекий, находится за гранью нашего понимания, оттуда являются мальформы. Единение двух миров делает нас всех созданиями Единства.

Ренвуар – тот, кто даровал жизнь мальформу. А мальформ – вовсе не зло или хворь, а иная форма, что откликнулась на красоту ваших чувств, помыслов и стремлений.

Дар – та сила, которую обретают в Непервозданности ренвуар и мальформ. Истинное чудо нашего Единства.

Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы.

И ренвуары, и мальформы, и тот, кто не познал Единства, подчиняются заветам светским и духовным. Отринь свои низкие стремления, дабы стать единым в следующей жизни.

В жизни и смерти все мы равны. И даже после конца концов станем мы едины в мире Первозданном”.

Отрывок из книги “Единство” – главного труда унформистов

Все это путалось с собственными мыслями, переживаниями и порывами. Но одна строка просто сияла в разуме красным на черном.

“Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы”.

Они сейчас так счастливы, это же он искренне желал Эдит.

“1301 Милтон Хаус” – гласила небольшая табличка. На кованых воротах (они уже открыты в ожидании гостей) красовались чугунные цветы, оплетающие огромные в готическом стиле литеры: “МИЛТОН ХАУС”. Обычно прочие дома назывались подобным образом – “Ньюпорт-хаус” или “Стэдшир-хаус”, но это же Милтоны, оттого и так.

Грандиозность, помпезность, родовитость. Об этом твердили и идеальная дорога к имению, и ухоженные луга, и подстриженные деревья с квадратными кронами, и, разумеется, начищенные ворота. Свежая черная краска сияла по-аспидному в лучах солнца.