Маленькая жизнь

Если бы он заговорил, то заплакал бы, поэтому он ничего не сказал. Слово «нет», такое короткое, так легко произносимое, детское слово, просто выдох: разожмешь губы, и оно скажется само — и что? Виллем уйдет, и с ним уйдет все. Я могу это выдержать, думает он во время секса, я могу это выдержать. Он мог это выдержать ради того, чтобы каждое утро просыпаться рядом с Виллемом, ради тепла, которое Виллем давал ему, ради счастья его близости. Когда Виллем смотрел телевизор в гостиной, а он проходил мимо, Виллем протягивал руку, и он брал ее, и они застывали так: Виллем — сидя и глядя в телевизор, он — стоя, рука в руке, пока он в конце концов не отпускал Виллема и не шел дальше. Ему необходимо было присутствие Виллема; каждый день с тех пор, как Виллем переехал к нему, он испытывал чувство покоя, то же, какое испытывал, пока Виллем жил с ним до отъезда на съемки «Принца корицы». Виллем был его якорем, и он льнул к нему, хотя всегда знал, что это эгоистично. Если бы он любил Виллема по-настоящему, он бы ушел от него. Он бы позволил Виллему — заставил, если надо — найти кого-то получше, кого-то, кто наслаждался бы сексом с ним, кто действительно бы его хотел, кого-то, у кого меньше проблем и больше достоинств. Виллем был хорош для него, но он был плох для Виллема.

— А тебе нравится секс со мной? — спросил он, когда смог говорить.

— Да, — тут же ответил Виллем. — Очень. Но тебе нравится?

Он сглотнул, сосчитал до трех.

— Да, — сказал он тихо, ненавидя себя и в то же время испытывая облегчение: он выиграл еще немного времени — присутствия Виллема, но и секса тоже. А что, если бы он сказал «нет»?

И все продолжалось. Компенсацией за секс была возможность себя резать, он делал это все чаще: так можно было притупить стыд, наказать себя за чувство отторжения. Он так долго соблюдал дисциплину: раз в неделю, два пореза, не больше. Но в последние полгода он снова и снова нарушал свои правила и сейчас уже резал себя так же часто, как когда был с Калебом, как в недели перед усыновлением.

Это послужило причиной их первой действительно ужасной ссоры, не только как пары, но и за все двадцать девять лет дружбы. Иногда то, что он себя режет, не имело значения для их отношений. А иногда это и были их отношения, каждый их разговор, то, что они продолжали обсуждать, даже когда молчали. Он никогда не знал, приходя в постель в футболке с длинными рукавами, промолчит ли Виллем или станет его допрашивать. Он сто раз объяснял Виллему, что ему это нужно, ему это помогает, он не может остановиться, но Виллем никак не хотел его понять.

— Неужели ты не понимаешь, почему это так меня огорчает?

— Нет, Виллем, я знаю, что делаю. Ты должен мне доверять.

— Я доверяю тебе, Джуд, но доверие тут ни при чем. Ты причиняешь себе вред. — И на этом беседа иссякала.

Иногда разговор шел по другому пути.

— Джуд, а как бы тебе понравилось, если б я с собой такое делал?

— Это не одно и то же, Виллем.

— Почему?

— Потому что это ты, Виллем, ты этого не заслуживаешь.

— А ты, значит, заслуживаешь?

И на это у него не было ответа, во всяком случае такого ответа, который был бы понятен Виллему.

За месяц до ссоры у них была другая ссора. Виллем, конечно, заметил, что он режет себя больше, но не знал почему, только что эпизоды участились, и однажды, когда он собрался прокрасться в ванную в уверенности, что Виллем спит, Виллем вдруг крепко схватил его за руку, и он задохнулся от испуга.

— Господи, Виллем! — сказал он. — Как ты меня напугал.

— Куда ты, Джуд? — спросил Виллем напряженно.

Он старался высвободить руку, но Виллем держал его слишком крепко.

— Мне нужно в ванную, — сказал он. — Пусти, Виллем, я серьезно.

Они смотрели друг на друга в темноте, пока Виллем не отпустил его и не встал с кровати.

— Пошли вместе, — сказал он. — Я посмотрю.

Они поссорились, шипели друг на друга, каждый злился на другого, чувствовал себя преданным, он упрекал Виллема, что тот обращается с ним как с ребенком, а Виллем упрекал его в том, что он имеет от него секреты, и они дошли до того, что оба почти кричали. В конце концов он вырвался от Виллема и попытался рвануться в кабинет, чтобы запереться там и использовать ножницы, но в панике споткнулся, упал, рассек губу, Виллем стал суетиться вокруг него и прикладывать лед, и они долго сидели, обнявшись, на полу гостиной, на полпути из спальни в кабинет, и извинялись друг перед другом.

— Я не могу позволить тебе это делать, — сказал Виллем на другой день.