Читаем Мальчишки полностью

Мальчишки

Ольга Николаевна Новикова , Рустем Адельшевич Кутуй , Юрий Иофе , Юрий Матвеевич Иофе , Ямиль Мустафьевич Мустафин

— Э, нет. Мы сейчас снова забинтуем. Постепенность всегда хороша.

Мне снова забинтовали глаза. За дверью Инга взяла мою руку:

— Я говорила. Я говорила. — Потом, чуть помедлив, добавила: — А меня сегодня выписывают.

— Меня тоже скоро выпишут, — громко сказал я, и мне стало так хорошо от маленькой ладони Инги, что я покраснел.

В палате меня расцеловал Саня.

— Везучий ты, малец. Ох и везучий.

И столько искреннего отчаяния было в его голосе, что я погасил вспыхнувшую радость и сказал:

— Может, еще плохо будет.

Я хотел остаться с Саней в мире звуков и ожидания. Я не хотел покидать его.

Люда вошла за мной следом, она внесла запах цветов.

— Вот тебе, Родя, цветы. Ты молодец.

<p><strong>ВЫСТРАДАННАЯ РАДОСТЬ</strong></p>

Утро. Солнце заполнило комнату.

Я медленно просыпался. Звенело стекло. В комнате висел какой-то необыкновенный шум улицы, города. Я услышал вскрик и голос Марты:

— Победа, Родька… Победа!

Как мы ждали этого слова, как мы хотели его услышать!

Победа…

Даже тогда, когда она была далека, непостижимо далека, когда приходили тревожные вести с фронта, мы верили в нее, как верят в утро после долгой зимней ночи. Мы тоже сжимали кулаки и прятали слезы. Мы тоже были бойцами, маленькими, не очень сильными, и не наша вина, что мы — всего-навсего мальчишки, жадные до выдумки и озорства.

Мы узнали цену этого короткого, желанного слова — победа. Столько раз мы загадывали ее наперед, и после каждого раза она казалась близкой, громадной, как небо.

Пусть не мы — наши отцы падали на развороченную землю, унося навсегда в глазах отраженье мирных облаков родного неба, мы оставались, как завещанье, как их дыханье, их жизнь.

Многие отцы не вернулись.

Пустой стул остался дома, пустая тарелка, пусто стало в рабочем кабинете отца. Вместо слова «папа» — осталось «отец». И почему-то тяжело было произнести такое обыкновенное, выученное с рожденья: папа…

Папа…Теперь даже оченьхочется выдохнуть ночьюслово,что часто слышишьиз уст мальчишьих.О,тогда я так мало знал,таращил на солнце глаза, —я знал,что на ночьрасскажут сказку,а после — сон,как мамина ласка.Я знал,что война —это сабля из жести,не горькие слезы последней вести,что это простона самом видуприклеитьвзаправдашнюю звезду…В восемь —какой он, мир?Понятный,как горошина,снежком запорошенный,окнами замороженныйи пахнет,как мороженое, —он был горошинойочень понятной:ледяная горка, салазки, валенки.Еще я не знал,что слезы горькие,что мир большой,а я маленький.Мне был спасеньемматеринский подол,пахнущийтеплым домом.Но ветер вдругсильно подули рассыпал небо громом,высек молнией,бросил ливнем —встала война на порог.И каждый сук, кривой и длинный,стал похожна взведенный курок.Я завидовал темпацанам и девчонкам,по-отцовскизачесывающим челку, —я за нимитогда подглядывал,в ту веснусорок пятого —я подглядывалрадость их громкую,под ресницамислезы комкая.Облаков водянистая ватавсе плылаи плыла куда-то.И казалось, — не мало, не много,что появится у порогамой отец —не погибший,а выживший,за порогом веснывыждавший.Згеж —крупица городишко.Там, наверно,рыжие мальчишки,как и я,отцов почти не помняти, найдя местечко поукромней,слез стыдясь,по-взрослому, до спазм,за года отплачут разом.Там, наверно,небо с нашим схоже,да и солнце тоже не моложе.Там, наверно,птицы на рассветекрыльями разносят ветер.И мальчишки крепкие букеты,точно памятьвызревшего лета,на могилу с красною звездоюв утро принесут сквозное…Я б и сам пешкомдошел до Польши,я б цветов принеснамного больше.

Перейти на страницу: