Мальчики Из Бразилии

- С давних времен мы испытываем ненависть друг к другу. И вот он был здесь, чуть ли не в моих руках. Наконец я мог поговорить с ним! - Снова повернувшись к телефону, он с сожалением покачал головой. - Либер­ман, - мягко сказал он, - ты еврейский выродок. Твой пес мертв. Что он тебе успел рассказать? Впрочем, это неважно: никто нигде не будет слушать тебя, пока ты не представишь доказательств. А доказательство в моем кармане, и ребята улетают завтра. Грядет пришествие Четвертого Рейха. Спокойной ночи, Либерман. Увидим­ся у дверей газовой камеры.

Он улыбнулся, покачав головой, и сунул визитную карточку себе в карман. - Хотя это, пожалуй, и глупо - сказал он.

Черноволосый, распахнув дверцу шкафа, показал на сумку с ремнем и спросил по-португальски:

- Сложить ли его вещи, доктор?

- Этим займется Руди. Вы спускайтесь вниз к Траунштейнеру. Найдите где-нибудь на задах открытую дверь и подгоните к ней машину. Затем один из вас поднимется и поможет нам спуститься к ней. И не сооб­щайте ему, что мальчишка говорил по телефону. Ска­жите, что он прослушивал запись.

Брюнет кивнул и вышел.

Светловолосый спросил по-немецки.

- А их не перехватят? То есть, наших людей?

- Дело должно быть сделано, - сказал человек в белом, вынимая футляр для очков. - Любой ценой. Все, что удастся. Если повезет, они справятся со всеми. Кто будет слушать Либермана? Он сам не поверил; вы слы­шали, как мальчишка уговаривал его. И да поможет нам Бог - как можно больше из этих девяноста четырех должны умереть.

Он надел очки и, вытащив из кармана спичечный коробок, подошел к телефону. Подняв трубку, он назвал оператору номер.

- Привет, друг мой, - весело сказал он. - Будьте любезны, сеньора Гессена. - Прикрыв белой перчаткой микрофон, он отвел глаза в сторону. - Проверь его карманы, Руди. Там, под комодом, резиновые туфли. Гессен? Говорит доктор Менгеле. Все прекрасно, беспо­коиться не о чем. Чистый любитель, как я и говорил. Сомневаюсь, чтобы он вообще понимал по-немецки. По­шли ребят по домам, пусть они попрактикуются в под­писях, они должны будут пользоваться ими все время. Нет, боюсь до 1977 года; я вылетаю в лагерь, как только мы тут все подчистим. Так что с Богом, Хорст. И передай эти слова от меня остальным: «С Богом!» Повесив труб­ку, он сказал: - Хайль Гитлер!

Глава вторая

Бурггартен с его прудом, мо­нументом Моцарта, с его лу­жайками, тропинками и конной статуей императора Франца-Иосифа расположен неподалеку от венской конторы «Рейтера», международного агентства но­востей, корреспонденты и сек­ретарши которого предпочитали в теплые месяцы года проводить время ленча в парке. 14-го ок­тября было холодно и ветрено, но четверо работников «Рейте­ра» все же решили отправиться в Парк; расположившись на скамейке, они развернули сан­двичи и разлили по бумажным стаканчикам бутылку белого вина.

Того, кто разливал вино, звали Сидней Байнон, стар­ший корреспондент венского отделения агентства. Соро­качетырехлетний житель Ливерпуля, у которого в Вене обитали две бывшие жены, Байнон в своих очках в роговой оправе напоминал отрекшегося от престола ко­роля Эдуарда VII. Стоя рядом со скамейкой, на которой располагалась бутылка, и задумчиво попивая вино, с внезапным давящим чувством вины он увидел Якова Либермана в черной шляпе и распахнутом пальто, кото­рый двигался в его сторону.

За прошедшую неделю Байнону пару раз говорили, что к нему звонил Либерман и просил перезвонить. До сих пор он не позвонил, хотя обычно пунктуально отве­чал на все такие звонки и, столкнувшись нос к носу с человеком, встречи с которым он старался избежать, Сидней ощутил жгучую вину: во-первых, из-за того, что, когда Либерман был в зените славы и с его помощью были захвачены Эйхман и Штангель, он был источником интересных и безукоризненных документов, а так же потому, что внешность этого неутомимого охотника за нацистами заставляла всех и всегда испытывать чувство вины. Кто-то сказал о нем - никак, Стиви Дикенс? - «Он словно носит на лацкане эту чертову немецкую звезду из концлагеря. И стоит ему войти в комнату, как ты слышишь стенания евреев из могил». Как ни печаль­но, но это было сущей правдой.

И может, потому, что Либерман догадывался о впе­чатлении, производимом им, он, как и всегда, поздоро­вался с Байноном, стоя на шаг дальше общепринятой дистанции вежливости, и на лице его было смущенное выражение; он напоминает, подумал Байнон, большого старого медведя.

- Добрый день, Сидней, - Либерман прикоснулся к полям своей старой мятой шляпы. - Не вставайте, прошу вас.

Поскольку Сидней был застигнут со ртом, набитым сандвичем, его чувство вины удвоилось, и он сделал усилие, чтобы приподняться.