Мальчики да девочки

Фаина советовалась с Певцовым по вопросам здоровья и питания, Мирон Давидович по вопросам деятельности домового комитета и добывания дров, а Илья Маркович считал его «хоть и не Спинозой, но уж никак не дураком», обсуждал с ним случаи из своей практики. Большую часть времени Илья Маркович выглядел отстраненным и потухшим, оживлялся он только, когда собирался на работу – Белоцерковский служил при комиссариате труда – и когда находился кто-то, с кем он мог поделиться своими историями. Девочек он достойными собеседниками не признавал, да они и сами старались его избегать, Леничка... их отношения с Леничкой и всегда-то были сдержанными, а после отъезда Беллы сын так испуганно уклонялся от близкого общения, словно боялся прикоснуться к оголенным проводам. Получалось, что Илье Марковичу был никто не нужен, и он никому не нужен был со своими рассказами, а Певцов внимательно выслушивал, вникал.

Работать с большевиками было трудно. Небольшое количество мелких предприятий еще оставались не национализированными, и для тяжб между предпринимателем и рабочими существовал третейский суд, одного судью выбирал предприниматель, другого рабочие, а суд уже выбирал арбитра из уполномоченных комиссариата. Белоцерковский и был таким уполномоченным. Илья Маркович оказывался между двух огней: предприниматели презирали суд, считая его большевистским, а рабочие презирали суд в принципе, считая, что суд предназначен для того, чтобы служить им, иначе что же это за суд такой – буржуазный. Все это было не вполне профессионально и довольно унизительно.

– Но самое странное, Павел, в том, что у меня есть строгая неофициальная инструкция, – рассказывал Белоцерковский, – мне велено исходить из преюдиции, что претензии рабочих неправомерны, и всегда решать дела в пользу предпринимателей... Каково? Большевики втайне на стороне буржуазии!

– Так ведь это значит, что большевики хотят предприятие-то сохранить, – отвечал Павел. – Национализированное предприятие сразу перестанет работать, а оставшееся в руках хозяина все ж таки еще худо-бедно поработает...

– Признаюсь, вас, Павел, я вижу предпринимателем, а не врачом...

– Я бы мечтал свою клинику открыть, с хорошим уходом, отличными врачами, – вздохнул Павел. – Если бы, конечно, у нас было разрешено... но этого не может быть никогда.

– Жизнь долгая, – обнадежил его Илья Маркович. – Может быть, когда-нибудь мне и доведется побывать в вашей клинике, станете лечить меня на старости лет от склероза...

И так они могли долго сидеть, довольные друг другом, – в общем, Павел Певцов уже не к Леничке приходил, а ко всем.

Ася была влюблена в Павла Певцова, и ни у кого не было сомнений, что он отвечает ей взаимностью.

Павел приходил ко всем, но все-таки к Асе. Все время, оставшееся от общесемейных чаепитий и от бесед с Фаиной об ее здоровье, Павел проводил с Асей, о чем-то они вдвоем хихикали, и Ася, кажется, даже не читала ему стихи. То есть официально не было объявлено, что он приходит к Асе, но все понимали, что к Асе, – она так нежно цвела, так невестилась... Она почти не писала стихов – а может быть, ей просто пора было замуж, может быть, ее девичество лишь по случайности обратилось на поэзию и поэтов. Но поэты не годились для семьи, а Асе уже пора было вить гнездо, и ее готовность к любви грозилась вскоре перезреть, выплеснуться наружу уже не стихами, а пробивающимися над верхней губой усиками, полнотой. Она уже была готова сбросить поэтические листочки и стать женой, мамой, в ней вдруг появилась какая-то взрослая покровительственность к Дине и к Лиле, – с Лилей они больше не болтали ночами, Ася как будто уже была не с ней, а с Павлом.

И по всему было понятно, что очень скоро все решится и Асина судьба устроится. Что-то сладкое, медовое, карамельное витало в воздухе – Асино возбуждение, Асина влюбленность, Асино предчувствие счастья... И более весомые вещи тоже словно были уже рядом – фата, свадебные фотографии, коляска с младенцем...

Во всем этом меде была только одна маленькая неприятность – Дина. Дина была влюблена, и это всем было видно, разве эта глупышка в состоянии была что-то скрывать?

Дина так наивно украшалась к приходу Певцова, подворовывая то Асины кофточки, то Лилины бантики, так лирически напевала перед его приходом – та-та-та-та-та та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра, та-ти-та-та... Сидела смотрела в даль с меланхолическим выражением лица и наигрывала одну и ту же фразу, – очевидно, эти беспомощные та-та-та-та-та та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра, та-ти-та-та имени Бетховена о чем-то говорили ее душе.

Дина была влюблена, конечно же, безответно.