Мальчик. Рассказы о детстве

Дорогая мама,

спасибо за письмо.

Я имел в виду полдюжины ван-хойзеновских воротничков,  рубашек.

С любовью,Роальд

Я вставил переднюю запонку в переднюю часть рубашки, сбоку, и надел рубашку через голову. При помощи зеркала я взялся пропихивать верх передней запонки через первую из двух прорезей в передней части воротника. Но безуспешно. Прорезь была такая маленькая и такая твёрдо-крахмальная, что в неё ничего не проходило. Я снял рубашку, сунул обе передние прорези в рот и жевал до тех пор, пока они не размякли. Крахмал был совершенно безвкусный. Я снова надел рубашку и наконец сумел просунуть переднюю запонку в прорези воротника.

Вокруг воротника, под бабочкиными крыльями, я повязал чёрный галстук обычным галстучным узлом.

Следом настал черёд брюк с подтяжками. Брюки были чёрные в узкую серую полоску. Я пристегнул к ним подтяжки – в общей сложности шесть пуговиц, – потом натянул брюки и отрегулировал длину подтяжек, перетягивая вверх-вниз медные зажимы.

Потом влез в новёхонькие чёрные туфли и завязал шнурки.

Дальше шла жилетка. Она тоже была чёрная, с двенадцатью пуговками впереди и с жилетными кармашками по бокам – с каждой стороны по два кармашка, один над другим. Я надел её и застегнул все пуговки сверху донизу, радуясь, что мне не пришлось для этого жевать петли.

Всё это и само по себе было тяжким испытанием для мальчика, который до тех пор не надевал ничего сложнее шорт и блейзера. Но последней соломинкой стал пиджак. Вернее, это был даже не пиджак, а нелепейший предмет одежды, нечто вроде фрака. Как и жилетка, он был чёрен как вороново крыло и сшит из плотной негнущейся ткани, вроде мундирной. Спереди у него был вырез, так что его полы сходились только в одной точке, примерно посередине жилетки. Здесь располагалась единственная пуговица, которую следовало застегнуть.

От пуговицы книзу полы пиджака расходились и, огибая ноги, снова встречались сзади на уровне колен, образуя два «хвоста». Эти хвосты разделялись длинным узким разрезом, и, когда ты шёл, они шлёпали тебя по ногам. Я надел это безобразие и застегнул переднюю пуговицу. Чувствуя себя учеником похоронных дел мастера на траурной церемонии, я спустился вниз.

Мои сёстры зашлись от хохота, когда я появился перед ними.

– Нельзя ехать в таком виде! – кричали они. – Его арестует полиция!

– Надень шляпу, – сказала мама, протягивая мне твёрдую соломенную шляпу с широкими полями, с сине-чёрной лентой на тулье. Я надел шляпу, изо всех сил стараясь сохранить достоинство. Сёстры от смеха рухнули на пол и стали кататься по всей комнате.

…с такой примерно лентой на шляпе:………. белые полоски на самом деле голубые, а то что закрашено, то чёрное…

Мама увела меня из дома, пока я не пал духом окончательно, и мы с ней прошли через весь городок до станции Бексли. Мама собиралась отвезти меня в Лондон и там посадить на поезд до Дерби, но ей было сказано ни в коем случае не провожать меня до самой школы. У меня был с собой только маленький чемоданчик, а мой большой чемодан уехал раньше.

– Никто на тебя не обращает внимания, – сказала мама, когда мы шли по главной улице Бексли.

И, как ни странно, так оно и было.

– Я поняла про Англию одну вещь, – сказала мама. – Это страна, где мужчины любят носить форму и причудливые наряды. Двести лет назад одежда была даже ещё причудливее. Скажи спасибо, что не нужно носить парик и кружевные манжеты.

– Всё равно я чувствую себя как осёл, – сказал я.

– Всякий, кто на тебя посмотрит, – сказала мама, – сразу поймёт, что ты едешь в частную школу. У каждой английской частной школы своя собственная безумная форма. Люди будут думать, как тебе повезло, что ты едешь в одно из этих знаменитых мест.

Биглинг, Рептон, 1930

Мы сели в поезд, идущий из Бексли на вокзал Чаринг-Кросс, а оттуда на такси доехали до станции Юстон. Там мама посадила меня на поезд до Дерби, в котором уже ехало множество мальчиков в таких же, как у меня, нелепых нарядах, и я отправился в школу.

Старики

В школе Рептон старост никогда не называли старостами. Их называли «стариками», и они полностью распоряжались нашими, младших учеников, жизнью и смертью. Они могли ночью поднять нас, выстроить прямо в пижамах и избить за то, что кто-то оставил футбольные гетры в раздевалке на полу, вместо того чтобы повесить на крючок. Старик мог поколотить нас за тысячу и одну прочих пустяшных провинностей – например за то, что мы сожгли его тост к чаю, не вытерли пыль или не сумели развести огонь в его кабинете, хотя у нас и так половина карманных денег уходила на зажигалки, за опоздание на перекличку, за разговоры во время Подготовки, за то, что забыли переобуться в домашнюю обувь в шесть часов. Список был бесконечен.

– Четыре в халате или три без? – спрашивал, бывало, старик в раздевалке поздно вечером.