Мальчий бунт

За стол сели, кроме хозяина, губернатор, бывший уже раньше, губернский прокурор, войсковой старшина Мельников, командир казачьего полка, директор фабрики Дианов, жандармский полковник и вновь прибывший Муравьев… Кудряш, служа за столом, все время следил за Муравьевым. У того было лицо тупое, деревянное — а на нем живые темные глаза. Они, казалось, блистали острым огоньком, но когда Кудряш встретился с Муравьевым взглядом — взор Муравьева был туманный. Выпяченный тонкими губами вперед вместе с носом, маленький рот у Муравьева был обрамлен реденькими усами и бородкой.

Было в манере говорить и в движениях Муравьева что-то такое, что заставляло даже тучного жандарма втягивать живот, а Тимофей Саввич, в начале ужина звавший Муравьева «Николай Валерьянович», к концу перешел на «ваше превосходительство». Муравьев пил, ел, говорил и двигался мало, и только один раз, когда Кудряш сказал ему: «не позволите ль-с долить стакан-с» — улыбнулся. Напрасно губернский прокурор пытался развлечь пирующих рассказом о том, как вскрыли наконец, нашедши слесаря, двери комнат, где были заперты пехотные офицеры в хозяйском доме, — и про полковника, который охает и стонет до сих пор, маясь поясницей. Никто не улыбнулся. А Муравьев сухо сказал:

— Об этом случае следует вам, господин прокурор, довести до сведения командующего войсками московского военного округа, а также и военного министра…

Наконец, чтобы рассеять наважденье, хозяин пошутил:

— Да что это, господа, вы на моих похоронах что ли? Жив я, иль в загробном мире?

Муравьев скривился, словно съел яблоко-рязань и скрипуче спросил:

— А вы верите в загробную жизнь? — подумал и прибавил — в чудеса?

— Да как же не верить в чудеса! Со мной вот и нынче чудо произошло.

И Морозов рассказал, как у него на столе непонятным способом, в запертом вагоне, очутилось объявление ткачей…

Муравьев, слушая Морозова, грыз белыми и острыми зубами сухарик, держа его в худых желтых пальцах, самыми их кончиками, ногти у него были длинные, отполированные; кивнул головой, прочел поданный ему Морозовым листочек и спросил:

— Вагон был заперт? И никого не было в вагоне?..

— Я спал-с в вагоне-с. А на улице стоял-с жандарм-с, — сообщил Кудряш.

Муравьев посмотрел на потолок — и все посмотрели на потолок, как будто там была разгадка.

Муравьев взглянул на Кудряша, и все взглянули на него. Муравьев, обратись к хозяину, промолвил:

— Пригожий мальчик…

И опять принялся с хрустом грызть сухарик.

— «Крыса»! — в испуге подумал Кудряш…

После этого у Кудряша стали дрожать руки.

«Догадался, дьявол», думал он, «ну, теперь мне не миновать Бутырок».

Когда гости простились, Морозов и Муравьев разошлись по своим купе — хотя было еще не поздно. Кудряш не раздевался: выждал время и потихоньку выскользнул из вагона. На дворе было морозно. Звонко и жалобно играли зорю трубачи казачьего полка. Кудряш побежал к мальчьей артели.

2. Набат

Утром одиннадцатого января Кривой расклеил по всем фабричным дворам новое объявление от дирекции. В объявлении появилась еще одна небольшая уступка: дирекция приостановила расценок на молескин. Дальше повторялось, что взыскания, наложенные на ткачей, прядильщиков и плисорезов с 1-го октября 1884 года по 1-ое января 1885 года за плохие работы, им возвращаются. Всем снова объявлялся расчет. Желающие приступить к работе на условиях, объявленных при найме 1-го октября 1884 года, могут быть вновь приняты на фабрику…

На этот раз объявлений не срывали. Ткачи, прядильщики, красильщики и плисорезы высыпали снова из казарм на улицы. Повсюду были расставлены солдаты, и разъезжали патрули казаков при пиках. Через переезд не пропускали. И тут стала копиться, как в запруде, многотысячная толпа.

Шайка Шпрынки держалась с ним стойко. К ним пристал и Кудряш; убежав из вагона Морозова, он переночевал в мальчьей артели две ночи и не смел более к хозяину вернуться…

К полдню толпа на переезде своим напором грозила прорвать войско. В солдат и казаков полетели ледышки и снежки. Из толпы кричали и свистели.

Со стороны Покрова показался поезд. Напрасно переездный сторож, закрыв шлагбаумы, бегал, крича, чтобы освободили путь. Толпа наплывала, колыхаясь на рельсах. Сторож побежал навстречу поезду, махая красным флагом и трубя в рожок. Поезд встал, не доходя фабрики.

Крики смолкают. К переезду вереницей подъезжают сани под эскортом казаков…

Толпа раздается на́-полы… Из саней выходят губернатор и Муравьев, их окружают пристава, жандармы, офицеры. Губернатор что-то громко говорит, но не слышно за криком и шумом. Только видно, что губернатор грозит рукою в белой замшевой перчатке и широко раскрывает рот. Муравьев изредка кивает головой, будто он учитель, а губернатор ученик, отвечающий урок. Губернатор смолк, и войсковой старшина Донцов, гарцуя на коне, тоже что-то кричит, грозя нагайкой…

Из толпы вышел вперед Василий Волков, снял шапку, махнул ею над головой и свистнул. Крики в середине разом смолкли, и тишина от центра покатилась к краю: так тихая волна бежит кругами по воде от брошенного камня.

Волков крикнут в толпу: