Малакай и я

Остановиться? Ясно мыслить? Они знали, что любовь к ней никогда не была моим выбором? Это нельзя контролировать — так цветы распускаются весной, и листья опадают осенью, это было в моей сущности. Никаких сознательных усилий. Я только и мог, что любить ее и до конца жизни почитать, как честь, ее взаимность. Моя любовь к ней шла из самого центра моего существа, распространяясь на всего меня. Она согревала меня в морозы и дарила прохладу в жарких землях. Я уверен, если меня вскрыть, то я буду истекать не кровью, а любовью к ней. Если кто-то решит влюбиться, я предупрежу его делать это с особой осторожностью, так как он станет рабом и перестанет быть мужчиной. А рабство противоречит взгляду на жизнь у любого человека. Это было безумие. Но что такое любовь, если не безумие? Скажите мне, какая еще эмоция заставит человека отказаться от базового инстинкта выжить? Когда ни одна разумная мысль не имеет значения, если эта мысль не о ней. С того момента, как наши глаза встретились, я знал, что принадлежу ей. И это она первая заявила, что принадлежит мне телом, душой и разумом, привязывая свое сердце к моему и закрепляя нашу любовь в вечности. Любовь — это бабочка в ящике Пандоры.

Он написал эти слова в своем первом романе «Женщина, которую люблю», и когда я прочла это, сердце бешено ускорилось, и стало тяжело дышать. А теперь я, женщина, которую он любил, лежала голая рядом с ним.

— Сколько ты еще будешь смотреть? — пробормотал он, хотя в темноте моей комнаты глаза его были закрыты. Потянувшись к Малакаю, я убрала волосы с его лица, чтобы он взглянул на меня.

— Пока физически хватит сил не закрывать глаза, — прошептала я в ответ. Он молчал, как будто вечность, а затем снова опустил веки, что стало видно его длинные ресницы. Я потянулась, чтобы коснуться его, но он перехватил мою руку.

— Эстер, прошу у тебя... — Он облизнул губы.

— Чего? — спросила я, когда он не стал продолжать.

— Пощады, — ответил он. — Прошу у тебя пощады. Я чувствую, как ты тянешь меня за сердце, но оно уже твое. Я уже твой. И когда я смотрю тебе в глаза, я чувствую, что мне больше нечего тебе дать, хотя ты просишь больше.

— М... Монтана, — мой голос надломился, но я произнесла. Я озвучила то, чего хотела. Малакай открыл глаза, и я повторила. — Я хочу Монтану. Я хочу каждый день заниматься с тобой любовью и красть твой завтрак по утрам. Я хочу говорить обо всем и ни о чем... Давай вернемся.

Он поднялся и застыл надо мной, затем нагнулся и поцеловал меня в лоб. Усмехнувшись, он сказал:

— Как беспощадно.

Улыбаясь, я обвила руками его голый торс.

— Ты тоже волен высказывать пожелания.

— Я желаю всю тебя... вечно, — прошептал он, укладывая меня на спину и зависая между ног, давая почувствовать, как прижимается ко мне.

— Тело, разум и душу... о-о-о! — Я выгнула спину и протяжно вдохнула, когда он вошел в меня.

МАЛАКАЙ

Волосы ее были растрепаны вокруг лица, когда она, мягко посапывая, повернулась на бок и свернулась в клубок. Потянувшись к ней, я убрал ее волосы, чтобы поцеловать в лоб.

— Любимая, — прошептал я ей.

Она улыбнулась и, просыпаясь, протерла глаза.

— Пахнет едой.

— Сейчас будет еда, — улыбнулся я и отодвинулся, чтобы дать ей встать. Зачем она укуталась в простыню, когда встала, я не понял, но это было мило.

— Доброе утро, — сказала она еще полусонная, расчесывая волосы.

— Доброе утро, — ответил я и поставил перед ней завтрак на подносе. — Ешь быстрее. Нужно успеть на самолет.

— А? Куда?

— В Монтану.

На секунду она зависла с мыслью, а затем рассмеялась и потянулась за апельсиновым соком.

— Ты же знаешь, что я уже наполовину спала, когда сказала это?

— Это что-то меняет? Ты перехотела хотеть поехать туда?

— Я хочу, но у меня так много дел. Офис...

— Я звонил туда.

Она подавилась апельсиновым соком, так что я забрал у нее стакан.