Макунаима, герой, у которого нет никакого характера

Пробежали они так полторы лиги, и уставшая Палауа обернулась. Тигрица не отставала и вот-вот готова была настигнуть ее. Что ж — Палауа взобралась на гору Ибирасойяба, на вершине которой стояла громадная наковальня, которой пользовались еще Афонсу Сардинья и его окружение на заре бразильской жизни. Рядом с наковальней кто-то оставил четыре колеса. Палауа — не будь дурой — прикрепила колеса к лапам, чтобы легче было передвигаться — и, как говорится, дала стрекача! В миг она преодолела еще полторы лиги, но и тигрица все не отставала. Такой грохот стоял от погони, что птицы стали еще меньше, а ночь только отяжелела, потому что ходить она и так уже не могла. Во всем этом шуме едва слышались стоны доброночника, которого один европейский старец назвал козодоем. Козодой — это Отец Ночи, он оплакивал горе своей дочери…

Через какое-то время Палауа проголодалась. Хоть тигрица была у нее почти на хвосте, Палауа больше не могла бежать — живот у нее прилип к позвоночнику. Пройдя немножко еще, на острове Плоской Змеи, где жил нечистый, она увидела двигатель и проглотила его. Как только двигатель упал в ее живот, она почувствовала новую силу и принялась бежать еще быстрее. Через полторы лиги она опять обернулась — а черная тигрица опять ее догоняет. А тьма была хоть глаз коли — и пума с такой силой врезалась в крутой склон холма, что еле жива осталась! Тогда она подцепила зубами двух светлячков и продолжила путь вместе с ними, чтобы они освещали ей дорогу. Через полторы лиги она вновь обернулась — а тигрица опять ее догоняет. Это потому, что у тигрицы очень сильный нюх, а запах пумы ни с чем не спутаешь. Палауа выпила бутыль машинного масла, опустошила банку с жидкостью, которую называют бензином, поднажала и — ррм-трраам — затарахтела по дороге похлеще осла-пердуна. Так громко тарахтела, что даже звуков бьющихся тарелок с Заколдованного холма не было слышно. Черная тигрица уже не знала, куда бежать дальше: мало того что она давно ослепла, она уже не чуяла сильного запаха пумы. А Палауа тем временем бежала дальше и, пробежав еще полторы лиги, решила обернуться и посмотреть, не догоняет ли ее тигрица. Тигрицы не было. Сама пума не могла больше бежать, у нее уже пар шел из ушей от перегретого двигателя. А там рядом была большая банановая роща с большим краном — Палауа ведь уже находилась в порту Сантоса. Она обдала себя мертвой водой и охладилась. Потом отрезала громадный лист банана и спряталась, укрыв себя им, как капотом, и так и уснула. Когда мимо прошла свирепая черная тигрица, пума не издала ни звука. И тигрица так и не заметила своей кумушки. С тех пор пума боится расставаться со всеми этими вещами, которые помогли ей бежать. Она никогда не отвязывает от лап колеса, не торопится избавляться от двигателя в животе, машинного масла в глотке, бензина в копчике, никогда не выплевывает воду, которую набирает за щеки, двух светлячков на зубах — и никогда не снимает капот из бананового листа. И в каждую минуту она в полной готовности немедленно стартовать. Особенно если перед собой она видит дорожку муравьев-такси, и один из них ее кусанет — ох, тогда она как понесется! А чтобы тигрица ее точно не узнала, Палауа сменила имя. Теперь ее зовут машина-автомобиль.

Но из-за того, что пума выпила много мертвой воды, у нее был ступор. Иметь собственный автомобиль — к ступору в доме, друзья мои.

Говорят еще, что у пумы Палауа была куча детей. Были дети обоего пола — и мальчики, и девочки. Поэтому мы говорим: «проехал ‘форд’», но «проехала ‘шевроле’».

Вот и вся история.

Макунаима прервал рассказ. Парень с девушкой рты раскрыли от изумления и обливались слезами умиления. На глади пруда вечерняя свежесть валялась пузом вверх. Парень окунулся с головой, чтобы скрыть слезу, а вынырнул с бешено бьющейся рыбой в зубах. Пока он делился едой с девушкой, к воротам дома подъехала пума-«фиат», огласив окрестности криком: «Бауа! Бауа!».

Послышался дикий шум, и повеяло невыносимым запахом. Это из машины выходил Венцеслав Пьетро Пьетра. Шофер с девушкой вскочили и протянули Макунаиме руки:

— Синьор великан уже вернулся, давай посмотрим, как он там?

Герой согласился. Они подошли к Венцеславу Пьетро Пьетре, который стоял у парадного подъезда и давал интервью репортеру. Увидев троицу, великан улыбнулся им и предложил шоферу:

— Хочешь в дом?

— Спрашиваете!

Великан когда-то носил серьги, поэтому в ушах у него были дырки. Он вдел ноги шофера в эти дырки — одну в ту, что в правом ухе, другую в ту, что в левом — а самого парня закинул за спину. Так они прошли через сад и вошли в дом. И оказались в холле, отделанном деревом акапу и обставленном диванами из лианы титика, сплетенными одним немецким евреем из Манауса. Посередине холла зияла огромная яма, над которой висели качели из жапеканги. Пьяйман посадил шофера на качели и спросил, не хочет ли он немного покачаться. Шофер кивнул. Пьяйман принялся его качать, качал-качал, а потом как качнет! А ведь жапеканга вся в шипах… Они впились в кожу шофера, и в яму полилась кровь.