Максимы и мысли. Характеры и анекдоты

М* говаривал: «В свете я видел только, как люди обедают, не чувствуя аппетита, ужинают, не испытывая удовольствия, беседуют, не выказывая доверия, водят знакомства, не дружась, и сожительствуют, не любя».

* * *

Когда кюре церкви святого Сульпиция[278] навестил г-жу де Мазарини[279] во время ее предсмертной болезни, дабы дать ей кое-какие наставления, она встретила его такими словами: «А, господин кюре! Счастлива видеть вас. Должна сказать, что масло „Младенца Иисуса“ стало гораздо хуже, чем раньше. Вам надлежит навести порядок: „Младенец Иисус“ находится в ведении вашей церкви».

* * *

Когда г-н Р*, мизантроп и насмешник, представил мне одного своего молодого знакомца, я сказал ему: «Ваш приятель — новичок в свете и ровным счетом ничего о нем не знает». — «Вы правы, — согласился г-н Р*, — тем не менее он так сумрачен, словно уже знает о нем все».

* * *

М* говаривал, что люди разумные, проницательные и способные воспринимать вещи такими, как они есть, при взгляде на общество неизменно преисполняются горечью. Поэтому совершенно необходимо уметь подмечать во всем смешную сторону и видеть в человеке лишь картонного паяца, а в обществе — подставку, на которой он прыгает. При этом условии картина совершенно меняется: сословный дух, тщеславие, присущее лицам всех званий, всевозможные оттенки его у разных людей, всяческие плутни и т. д. — все становится забавным, и мы перестаем портить себе кровь.

* * *

«Человек выдающийся, — утверждал М*, — лишь с трудом сохраняет свое положение в свете, если оно не подкреплено титулом, саном, богатством; напротив, тот, у кого есть эти преимущества, удерживается на поверхности как бы помимо своей воли. Между ними такая же разница, как между тем, кто плывет сам, и тем, на ком надет спасательный пояс».

* * *

М* признавался мне: «Я раззнакомился с двумя людьми: один никогда не говорил мне о себе; другой никогда не говорил со мной обо мне».

* * *

У него же спросили, почему губернаторы провинции роскошествуют больше, чем король. «По той же причине, — ответил он, — по какой захолустные комедианты ломаются больше, чем столичные».

* * *

Некий священник-лигер[280] избрал темой своей проповеди слова: «Eripe nos, Domine, a luto foecis»,[281] которые он перевел следующим образом: «Господи, избави нас от Бурбонов».[282]

* * *

Г-на*, интенданта[283] провинции и человека весьма глупого, ожидают в приемной несколько посетителей, а он с озабоченным видом сидит у себя в кабинете, двери которого распахнуты, и, держа в руках бумаги, важно диктует: «От нас, Людовика, милостью божией короля Франции и Наварры, всем, кто прочтет — после „р“ буква „о“! — грамоту сию, привет... Остальное — как обычно», — добавляет он, кладет бумаги и выходит в приемную, являя собравшимся зрелище великого человека, поглощенного бесчисленными и важными делами.

* * *

Г-н де Монтескью[284] просил г-на де Морепа[285] посодействовать скорейшему рассмотрению его ходатайства — он притязал на фамилию Фезанзак. «А куда спешить? — удивился Морепа. — У графа д’Артуа есть дети».[286] Разговор этот происходил до рождения дофина.

* * *

Однажды регент[287] велел передать Дарону, первому президенту бордоского парламента, чтобы тот подал в отставку. Дарон письменно возразил, что его нельзя сместить иначе как по суду. Регент, прочитав послание, вместо ответа начертал на нем: «За этим дело не станет» — и отослал бумагу президенту. Тот, зная, с кем имеет дело, немедленно написал прошение об отставке.

* * *

Некий литератор одновременно писал поэму и вел тяжбу, от которой зависело его состояние. Ему задали вопрос, как подвигается его поэма. «Спросите лучше, как подвигается моя тяжба, — ответил он. — Я ведь теперь стал похож на того дворянина, который, угодив под суд по уголовному делу, решил не бриться, пока не выяснит, удержится ли у него голова на плечах. Прежде чем притязать на бессмертие, я тоже хочу узнать, будет ли у меня на что жить».

* * *

Г-н де Ла Реньер,[288] который благодаря влиянию вельмож, наезжавших к нему поужинать, состоял директором почт и откупщиком одновременно, встал перед необходимостью отказаться от какой-нибудь из своих должностей. Эта альтернатива грозила серьезно урезать его доходы, на что он и пожаловался одному из своих покровителей. «Боже мой, да разве при ваших деньгах это что-нибудь изменит? — простодушно удивился тот. — Мы ведь не перестанем ужинать у вас только потому, что вы спишете миллион в безвозвратные убытки».

* * *

Г-н*, провансалец и отменный шутник, говаривал мне, что, если государственная машина хорошо налажена, не так уж важно, кто будет королем или даже министром. «Это собаки, вращающие вертел: от них требуется одно — перебирать лапами. Наделены они статью, понятливостью и чутьем или не наделены, все равно вертел вращается и жаркое более или менее съедобно».

* * *