Македонский Лев

И все же теперь у него было тридцать четыре драхмы и четыре обола,[4] и на них он мог купить еды на два месяца. Конечно, за это время Элея выздоровеет? Вернувшись на рыночную площадь, он закупил провизии и начал долгий путь домой, в глубину северного квартала, где дома были построены из высушенного на солнце кирпича, а полы — из утрамбованной земли. Вонь сточных вод, распространявшуюся по этим улицам, он уже давно не замечал, как и крыс, перебегавших ему дорогу.

Ты долго опускался, сказал он самому себе, уже не в первый раз.

Мотак. Это имя само пришло на язык с удивительной легкостью. То было старое слово, из седой древности. Изгой. Вот ты кто. Вот кем ты стал.

Он повернул в последнюю аллею за стеной и вошел в свой бедный дом. Элея дремала в спальне с безмятежным лицом. Он заглянул к ней, а потом достал еду, выложив на блюдо гранаты и медовое печенье.

Пока он занимался этим, представлял себе ее улыбку, вспоминая первый день, когда увидел ее на танцах, посвященных памяти Гектора. Она была одета в белый хитон до самых пят, медовые волосы были заколоты гребешком из слоновой кости. В один миг он оказался поражен, и не мог отвести от нее глаз.

Через шесть недель они обручились.

Но потом спартанцы взяли Кадмею, и городом стали управлять проспартанские советники. Ее семью арестовали и приговорили к смерти за измену, имущество конфисковали. Сам Мотак был объявлен в розыск и оказался вынужден скрываться от властей в бедном квартале. Он отрастил себе косматую бороду и сменил имя.

Без денег и надежды на заработок, Мотак решил покинуть Фивы и вступить в наемную армию. Но тут заболела Элея. Лекарь обнаружил воспаление легких и регулярно делал ей кровопускание; но это, казалось, делало ей только хуже.

Он принес блюдо в ее комнату и поставил рядом с постелью. Тронул ее за плечо… она не пошевелилась.

— О, Гера Всеблагая, нет! — прошептал он, перевернув ее на спину. Элея была мертва.

Мотак взял ее за руку и сидел с ней до заката, а потом встал и вышел из дому. Он шел через город, пока не пересек главную площадь, глаза ничего не видели, бессвязные мысли путались в голове. Какой-то человек взял его за руку. — Что случилось, друг? Мы думали, они убили тебя.

Мотак освободил руку из его пальцев. — Убили? Хотел бы я этого. Оставь меня в покое.

Он пошел дальше, по длинным улицам, просторным дорогам и тенистым аллеям, не выбирая направления, пока не остановился перед домом Эпаминонда.

Больше идти было некуда, и он зашагал к широкой двери и постучал кулаком по дереву.

Слуга отвел его к спартанцу, который сидел во дворе и пил разбавленое водой вино. Мотак заставил себя поклониться новому господину. Парень пристально посмотрел на него — казалось, его ясные синие глаза смотрят Мотаку прямо в душу.

— Что случилось? — спросил спартанец.

— Ничего… господин, — ответил фиванец. — Я здесь. Каковы будут приказания? — Его голос был монотонным и безжизненным.

Спартанец наполнил кубок вином и протянул его Мотаку. — Сядь и выпей это.

Мотак опустился на скамью и выпил вино залпом, чувствуя расходящееся по телу тепло от напитка.

— Поговори со мной, — сказал спартанец.

Но у Мотака не было слов. Он опустил голову, и слезы потекли по его щекам, скрываясь в бороде.

***

Мотак не мог заставить себя говорить об Элее, но он хорошо запомнил, что спартанец не приставал к нему с расспросами. Юноша дождался, пока прольются тихие слезы Мотака, а потом позвал его поесть и предложил еще вина. Они сидели вместе и молча пили, пока Мотак не опьянел совсем.

Тогда спартанец отвел своего нового слугу в спальню в задних покоях дома и там оставил его.

С восходом солнца Мотак пробудился. На стуле висел новый хитон из зеленой ткани; мужчина встал, умылся, переоделся и стал искать Пармениона. Спартанец ушел бегать на поле для состязаний, сказал ему другой слуга. Мотак отправился за ним туда и сел у Могилы Гектора, наблюдая как его новый господин усиленно бегал по длинной круговой дорожке. Он отлично движется, подумалось Мотаку, невозможно разглядеть, как его ноги касаются земли.

Больше часа Парменион продолжал бежать, пока его тело не покрылось потом, а мышцы не заныли от усталости. Тогда он замедлился и затрусил к Могиле, махая Мотаку рукой и открыто улыбаясь.

— Хорошо поспал? — спросил он.

Мотак кивнул. — Это была удобная постель, а вино как ничто другое приносит человеку сладкие сны.

— И как, они правда были сладкими? — мягко спросил Парменион.

— Нет. Ты неплохой бегун. Я еще не видел никого лучше.

Парменион усмехнулся. — Где-нибудь есть кто-то лучше, всегда найдется такой. — Он начал расслабляющие упражнения, осторожно растягивая мышцы икр, опираясь на камень Могилы.

— Ты собрался бегать еще? — спросил Мотак

— Нет.

— Почему же тогда ты снова разминаешься?

— Мускулы перенапряглись от бега. Если их не растянуть, их сведет судорогой; тогда я не смогу бегать завтра. Мне бы не хотелось сегодня утром встретить поджидающих в засаде недоброжелателей, — добавил он, сменяя тему.

— Они вернутся, — заверил Мотак. — Есть люди, крайне заинтересованные увидеть тебя мертвым.