Македонский Лев

— Когда вернемся в Спарту, — сказал Парменион, — я продам Меч Леонида. С этими деньгами я смогу жениться на Дерае.

— Мы пробудем там почти два месяца, — грустно сказал Ксенофонт, глядя в сторону. — Это даст тебе время обдумать свои планы, а Патроклиану — унять его гнев. Многое может случиться за такой срок. Возможно, слуги не проговорятся. Возможно, Нестус простит ее. Как знать? Но если ты взрослеешь, Парменион, — если ты на пути становления мужчиной, каким должен стать — то ты должен извлечь урок из этого своего опыта.

— Какой урок я должен извлечь? Не влюбляться?

— Нет, это не подвластно ни одному человеку. Но ты должен понять, что любовь опасна; она поражает разум, ослепляя нас перед суровой реальностью. Подумай о Елене и Парисе. Они оказались причиной падения Трои. Думаешь, этого им хотелось? Нет, они всего лишь были влюблены. Ты один из самых умных и прозорливых людей, которых я когда-либо встречал в своей жизни, и даже ты действовал как полнейший олух. Если это то, что приносит любовь, то я благодарен, что она ускользнула от меня.

— Всё кончится хорошо, — прошептал Парменион. — Обещаю тебе.

— Это по-прежнему слова влюбленного. Разумный человек не дает обещание, которое не может выполнить. А теперь ешь, и давай не будем больше говорить об этом сегодня.

***

Шли недели, и Парменион все больше убеждался в правоте Ксенофонта. Тоска и любовь к Дерае никуда не ушли, но его разум прояснился, и он чувствовал глубокий стыд за то, как по-дурацки вел себя в любовных делах.

Если бы Патроклиан оскорбился сильнее, то обратился бы с этим делом к Консулу, который порекомендовал бы эфорам приговорить Пармениона к смерти. В этом вопросе рассчитывать на защиту бессмысленно — закон был особый. Любой спартанец, изнасиловавший девственницу, приговаривался к смерти от яда или от меча. Сама же Дерая была бы принесена в жертву богине смерти, Гекате.

Теперь Парменион был в состоянии оглядываться на прошлое с холодной логикой. Сказать по правде, он не мог жалеть об их любовной связи; это стало высшей точкой его жизни и освободило от страданий детских лет, изгнало печаль и злобу. Он больше не жаждал отомстить Леониду, не мечтал повести армию против спартанцев. Всё, чего он хотел теперь — это жить с Дераей и воспитывать детей их совместной любви.

Днями они с Ксенофонтом выезжали верхом в сельские районы Пелопоннеса, а когда заходило солнце, юноша бегал по холмам, наращивая силу и подавляя страсти физическими нагрузками.

Ночами он мог сидеть с афинским полководцем, обсуждая военную тактику, или политическую стратегию. Ксенофонт был глубоко разочарован в неудаче Спарты провозгласить лидерство над всей Грецией, и печально предрекал грядущие катастрофы.

— Агесилай не хочет ценить фиванцев и всячески показывает свое презрение на публике. Это недальновидно. Я люблю этого человека, но он не видит многих опасностей. Он не может забыть, что именно действия Фив отбросили его от военных успехов в Персии. Он не умеет прощать.

— И тем не менее, — вставил Парменион, — возвращение из Персии многое ему принесло. Он сокрушил Фивы и восстановил позиции Спарты.

— Это распространенное в Спарте мнение, — согласился Ксенофонт, — но на самом деле единственный победитель — это Персия.

— Но персы не принимали участия в восстании, так ведь?

Ксенофонт громко рассмеялся. — Политика, Парменион. Не думай только о мечах и военных кампаниях. Агесилай вторгся в Персию и одержал там ряд побед. Персидское золото — которого там несметное количество — было направлено в Фивы и Афины. На это золото они снарядили свои армии; вот почему Агесилай был вынужден вернуться домой. У него был лишь один способ остаться в выигрыше — он направил послов в Персию, согласившись стать ее вассалом. Тогда Персия оставила Афины и Фивы без поддержки и выступила посредником в мирных переговорах.

— Хорошая стратегия, — заметил Парменион. — Не удивительно, что империя правит так долго. Небольшим количеством золота они остановили вторжение.

— Более того: все греческие города Азии были переданы во власть персов.

— Я этого не знал, — сказал Парменион.

— Этого не преподают спартанской молодежи, потому что это ударило бы по морали. Но дело не в Агесилае. Он знает, что не сможет снова выступить против Персии, потому что Фивы и Афины восстанут против Спарты в его отсутствие.

— Он же наверняка может встретиться с их правителями? Тогда он смог бы возглавить совместный поход на Персию.

Ксенофонт кивнул. — В точку. Но он никогда так не сделает. Его гнев ослепил его. Только не пойми меня неправильно, Парменион. Агесилай добрый Царь и хороший человек, образованный и понимающий.

— Мне трудно это понять, — признался Парменион.

— Знаешь? Любовь и ненависть очень похожи. Подумай о своем собственном безумии с Дераей — остановился ли ты, чтобы задуматься и оценить риск? Нет. С Агесилаем то же самое — только упомяни Фивы, и его лицо тут же меняется на глазах, а рука начинает шарить в поисках рукояти меча.