Майндсайт. Новая наука личной трансформации

Но, поинтересовавшись у Джули насчет ситуаций, когда она испытывала сильный страх в детстве, я открыл нечто новое. Сначала она просто смотрела на меня несколько секунд. А потом произнесла: «У меня не имелось каких-то особо жутких эпизодов, потому что я боялась все время, но не слишком сильно. Была вроде одна ужасная ситуация. Мой отец-алкоголик возвращался поздно ночью и чаще всего тут же отключался. Когда он заезжал в гараж, я внимательно прислушивалась к тому, как сильно он хлопал дверью. Я знала: если он выпил очень много, то просто упадет. А если поменьше, то придет поговорить. Каким-то образом я научилась определять, сколько он принял… Но однажды он выпил не мало, но и не слишком много и, наверное, крупно поссорился с мамой. Он казался абсолютно не в себе… Я увидела его на кухне… Он держал нож, такой огромный, как у мясника. Он был пьян… Я думаю, он не собирался этого делать, но он погнался за мной и говорил, что я не должна вести себя как подросток и носить такую одежду, что бы это ни значило… Я забежала в ванную, но он все равно вломился, и я просто заорала… Я не очень хорошо помню ту ночь… Пожалуй, было страшно, да».

Джули едва выдавила из себя слова. Она сидела прямо напротив меня, но я чувствовал, что утратил связь с ней. Она отдалилась, погрузившись в воспоминания и, как мне казалось, пребывала в состоянии диссоциации.

Здесь уместно вспомнить механизмы диссоциации. При угрозе жизни гормоны стресса, страх и беспомощность отключают гиппокамп, и данные имплицитной памяти не складываются в интегрированные эксплицитные формы. Если осознанное внимание рассеивается – как в случаях концентрации на какой-то незначительной детали происходящего для выживания, – мы кодируем травму имплицитно.

Имплицитные воспоминания развивают у нас предрасположенность к навязчивым чувствам и телесным ощущениям. Реакция «бей – беги – замри» из далекого прошлого готова к активации от минимального воздействия. Когда имплицитные элементы выходят на поверхность под влиянием какого-то связанного с психологической травмой импульса – например, от рыдания ребенка, – болезненные эмоции всплывают на поверхность и заполняют нас здесь и сейчас. Ощущение беспомощности у Джули, когда ее сын был расстроен, и неспособность успокоить его могли спровоцировать у нее чувства, испытываемые ею в детстве, когда ее отец возвращался пьяным.

Напомню, мозг – это ассоциативный орган, и нейроны, обмениваясь импульсами, образуют связи. Поскольку мозг умеет предугадывать грядущие события, текущий опыт готовит его к выстраиванию ассоциативных связей за пределами осознанного внимания. В случае Джули злость и неповиновение сына в ответ на ее запреты вызывали у нее страх, граничащий с паникой. Но она не ощущала их как воспоминание. Сеть имплицитных ассоциативных воспоминаний автоматически приводила к «фрагментации» мозга, который в остальном был достаточно организован.

Перепуганный ребенок находится перед лицом биологического парадокса: его внутренние механизмы выживания кричат: «Беги прочь от источника страха, ты в опасности!», а каналы привязанности призывают: «Иди к человеку, к которому ты привязан, он тебя защитит и успокоит!» Когда один и тот же человек одновременно активирует сигналы «беги от него» и «беги к нему», ситуация оказывается безвыходной. В этом случае личность ребенка не является отстраненной, как при избегающем типе привязанности, или растерянной, как при амбивалентном. Самоощущение ребенка становится фрагментированным – это дезорганизованный тип привязанности. Его характеризуют не нашедшие выхода состояния травмы и утраты. По всей видимости, именно это и испытывала Джули.

Итак, давайте подведем итог. Наличие в сознании потрясения или горя делает нарратив дезориентированным и приводит к дезорганизации конкретных эпизодов истории, связанных со страхом или потерей. Исследователи называют данный паттерн неразрешенным/дезориентированным. Его основной смысл формулируется так: «Иногда я теряю голову, поэтому не могу полагаться на себя».

При такой незалеченной травме история, в остальном вполне связная, становится фрагментированной, если человек выходит за границы своей терпимости – это признак дезинтеграции. Примерно так же отношения ребенка с родителем в основном бывают гармоничными и надежными, но при появлении стрессовых факторов выявляются пробелы в способности родителя справляться с ситуацией, пространство терпимости резко сужается, и человек теряет самообладание. Не нашедшие выхода состояния вызывают примитивную реакцию, и мы полностью «отпускаем тормоза». У Джули имелись все основания бояться ударить Пифагора или напугать его своим криком. Если такие всплески гнева происходят достаточно часто и интенсивно, они травмируют ребенка. И если эти внутренние «разрывы связи» не восстановить, у ребенка разовьется дезорганизованная привязанность, в точности как у его родителя в детстве.