Магниты

Димку с Романом Полина Викторовна провела по всем отделам и заново со всеми познакомила. При этом у Романа возникло неприятное чувство, что Волкова задвигают, потому что Полина Викторовна относилась к нему и к Димке совершенно по-разному. Например, приведя их к айтишникам, она показала на Романа, бодро сообщив: «Это Роман Львович и Дмитрий Алексеевич. Будут проходить у нас практику. Прошу любить и жаловать». При этом к Димке, оказавшемуся у нее за спиной, она даже не повернулась, и парням за дальними столами пришлось привставать, чтобы в принципе его увидеть. А в коммерческом отделе, когда Димка снял со стеллажа образец экспортной упаковки таблетированных форм, Полина Викторовна сказала: «Дмитрий Алексеевич, не торопитесь приступать к обязанностям. Это так хлопотно». Сказала вроде бы доброжелательно и в шутку, но Роману это замечание показалось неуместным. Особенно учитывая то, что ему, Роману, она при этом улыбнулась так, будто они были заговорщиками.

Роман бы предположил, что ему это только кажется, но Димка явно заметил то же самое и наглухо замолчал. Находиться рядом с молчащим Волковым было крайне некомфортно. А еще Роману было обидно, что теперь ни у кого в компании не было шанса увидеть, что Димка умеет находить общий язык с людьми, умеет к себе располагать, что у него отличное чувство юмора и все такое.

А еще его бесило, что они почему-то опять выходили конкурентами. Даже здесь. Хотя не должны были бы. Вон их отцы спокойно оставались партнерами до самой смерти дяди Лёши. Да, ругались, да, не всегда одобряли решения друг друга, но неизменно находили общий язык, являясь опровержением расхожей фразы о том, что с друзьями нужно дружить, а не работать.

Полина Викторовна оставила их в юридическом отделе. У Романа завязался разговор с одним из юристов, оказавшимся болельщиком лондонского «Арсенала», о чем свидетельствовал чехол его мобильного, а Волкову кто-то позвонил, и тот отошел в угол. Прислушавшись краем уха к Димкиному разговору, Роман понял, что звонит помощница отца. Не понял только выражения лица, появившегося у Волкова в связи с этим.

Роман, поспешно извинившись перед собеседником, вы­шел вслед за Волковым, после того как тот, довольно грубо оборвав телефонный разговор, исчез за дверью.

— Ты чего? — догнав Волкова, спросил Роман.

В общем-то, соваться к Димке сейчас было не самым умным ходом, но Роман был уже готов на все, лишь бы развеять эту гнетущую атмосферу Волковского молчания.

— Да достала! — неожиданно огрызнулся Димка, и Роман поднял бровь.

— В смысле?

— Задолбали они уже на меня пялиться!

В его голосе было столько злости, что Роман не решился уточнить: речь обо всех в офисе или о девушках, которые периодически «залипали» на внешность Волкова.

— Пойдем в переговорную, — Димка двинулся по коридору, не дожидаясь Романа.

В это время в кармане пиджака завибрировал телефон. На экране высветился входящий от Ляльки.

Стоило услышать ее голос, как сердце Романа оборвалось. Опять эти слезы по телефону, которые разом отбрасывали его в историю с мамой и в историю с Юлой. Маму ударил мужчина, ради которого она ушла от отца. А Юля стала жертвой модного фотографа-идиота, считавшего, что ударить девушку, чтобы добиться ее согласия, — хорошая идея. Роман зажмурился и рухнул в разговор с Лялькой, как в прорубь.

К счастью, ее никто не бил. Но что творилось у этого ребенка в голове, Роман решительно не понимал, поэтому, разговаривая с ней, чувствовал себя так, будто идет по канату над пропастью.

Он пытался шутить, пытался тормошить Ляльку, но выходила какая-то ерунда, а в голову некстати лезли слова Маши о том, что Лялька в него влюблена. Как было бы просто, если бы в жизни Ляльки появилось новое увлечение. И чтобы это был кто-то нормальный, кто-то, кому можно доверить пятнадцатилетнего, искалеченного морально ребенка.

Когда Лялька спросила, считает ли он ее ненормальной, Роман на миг поперхнулся воздухом. Да, он считал. Но это ведь дела не меняло. Кажется, Лялька услышала фальшь в его неловкой шутке и поняла его совершенно однозначно. Получалось, что в выходные нужно будет непременно поехать к Волковым и поговорить с ней лично.

Закончив с тягостным общением, Роман направился в переговорную.

Маша что-то пыталась втолковать прислонившемуся к подоконнику Димке. Тот реагировал вяло, отделываясь односложными ответами. Маша, разумеется, замечала подавленность Волкова, и в такие моменты в ней включалась привычная модель поведения: она изо всех сил окружала Димку заботой, снова разговаривала с ним так, будто они сто лет как женаты, — и тогда Роман начинал чувствовать себя лишним. А еще, хоть он и понимал умом, почему Маша так поступает, глупая и с трудом контролируемая ревность поднималась в груди. И он ничего не мог с ней поделать, потому что Волков был классным, Волков знал Машу три с лишним года и был ее единственным другом. И противопоставлять этому месяц отношений с Романом было наивно. Роман никому, конечно, не признался бы, но он боялся, что рано или поздно все вернется на круги своя.