Магистраль

Это не могло быть природным катаклизмом, природе начхать на календарь — и Юлианский, и Григорианский, и любой другой. У нее свои способы разметки времени. Значит, то, что произошло, сделано человеком. И значит, это можно компенсировать. Вот только нужно ли это ему, Олегу Шорохову, он не знал. Все его прошлое и будущее вполне укладывалось в столетнюю зону ответственности, а жить вечно он вроде и не собирался.

— Вы, Шорох, способны на большее, — с укором произнес Федяченко.

По своим субъективным часам Олег провел в барьере не так уж и долго, но по количеству впечатлений эти сорок или сорок пять минут можно было приравнять к суткам. А то и к неделе.

На пустыре его отсутствие длилось долю секунды, и, кроме охранников, этого никто не заметил. Крикова, не отрываясь, смотрела на отца, Федяченко был слишком увлечен своей речью и своим пистолетом. Телохранители тоже вряд ли поняли, что случилось. Пока сигнал путешествовал по зрительному нерву, пока мозг подбирал адекватный ответ, Шорохов уже появился вновь — в сантиметре от того места, где он исчез, в слегка изменившейся позе и с открытым синхронизатором.

— Опер такого класса, как вы, не должен недооценивать чужого интеллекта, — назидательно продолжал Федяченко. — О-о!.. Собрались сбежать, Шорох? Не думаю, не думаю…

Он снова повел стволом. Охранники оружием не размахивали, но угрозы от них исходило не меньше. Опасность схлопотать обещанные дырки, если не три, так две — точно, была все еще актуальна.

Олег нарочито медленно закрыл прибор и уложил его в ремень.

— Вы меня неправильно поняли, — сказал он. — Кто же станет убегать от полутора миллионов?

Федяченко озадаченно перевел взгляд на старика у «Волги».

— Посмотрите, Шорох.

— Да я видел, видел. — Олег все-таки повернул голову и тяжело сглотнул. Между Криковым и третьим охранником стоял… Лис.

«Вы справились блестяще…» — опять вспомнил Шорохов и обозлился. Не на Федяченко, не на Лопатина, даже не на Лиса — на самого себя. Больше винить было некого. Попался на «предопределенность», как простой нарушитель. Что в этой операции могло быть блестящего, так это дебетовая карта, которую получит Лис за предательство, и, не исключено, гранитная плита с надписью: «Шорохов Олег Алексеевич. 1978 —????». Хотя рассчитывать на такую роскошь не приходилось. Виртуальный старшина Хапин шутил про бочку с цементом… Олег уже не был уверен, что это шутка.

Крикова опустила руку в сумочку и достала оттуда небольшой револьвер, кажется, из семейства «Кольтов».

— Папа… — промолвила она с усилием. — Папа, встань вот здесь… — Она показала клону место за «Линкольном». — И ты тоже… папа,… — обратилась она к Крикову-прототипу, — Ты тоже сюда. Ну?!

Два старика медленно двинулись к одной точке. Отличить их можно было разве что по одежде — натурального Крикова привезли в белой футболке и ярко-голубых джинсах, тогда как клон, поспешно собираясь к дочери, напялил серые брюки и клетчатую рубашку.

— Сударыня, зачем вам двое? — подал голос Лис.

— Вам мы доверяем больше, чем Шороху, — отозвался Федяченко. — Но не могу сказать, что намного. Нужны гарантии.

— Оставьте фальшака!

Женщина, не удостоив его ответом, подошла к близнецам. Те бестолково топтались и щурились на солнце, Они как будто и не догадывались, к чему все идет.

— Помнишь?… Помнишь, папочка?… — Крикова, теребя револьвер, заглянула в глаза сначала клону, потом прототипу. — Ты сделал мне больно, папа… очень больно.

Оба молча шмыгнули и потупились.

Олег испытывал к мадам Криковой все большее отвращение. Семидесятилетняя вице-спикер Европарламента собиралась стрелять в двух стариков, тоже семидесятилетних. Что это было — совпадение или умысел не вполне здоровой бабы, он не знал. Внезапно он обнаружил, что у нее был и другой вариант, надежный и логичный. Путь, по которому шли все нарушители, — путь человека, желающего что-то исправить. Раз уж Крикова договорилась с начальством, она могла организовать вторжение в свое детство — либо самостоятельно, либо с теми же диггерами. Не убивать жалкого старика, а предотвратить то, что он когда-то с ней сделал.

Пока Шорохов не увидел ее лицо, покрасневшее и перекошенное в истоме, ему ничего подобного и в голову не приходило. Мотивы нарушителей его интересовали лишь в части, касающейся самой операции. Теперь же он понял с поразительной ясностью, что целью Криковой было не исправление случившегося, а только месть. То, за что она ненавидела отца, было частью ее жизни, и менять она ничего не хотела.