Магистр ее сердца

Вложила дрожащие пальцы в его, с трудом поднялась на ноги и побрела вслед за мужчиной, который, как выяснилось, легко может причинить и боль.

"Зачем ты меня так наказываешь? Зачем?" — билось в висках.

Но самое страшное — ей отчаянно не хватало его тепла. Его рук, его запаха, воскрешающего в памяти старую библиотеку родителей, горячий кофе… Он как будто оторвал ее от себя, разломал на куски, и это оказалось слишком больно.

…Пока Мариус ел, она молча сидела напротив и смотрела. Кусок не лез в горло. Все, что смогла — пару ложек супа, вкуса которого даже не ощутила. Иногда она ловила на себе задумчивые взгляды Мариуса, и холодела при мысли о том, что он все знает про лже-кузена.

"А даже если и не знает? Промолчишь?"

Кроша дрожащими пальцами хлеб, Алька мысленно металась между Мариусом и Авельроном.

А Мариус все поглядывал на нее задумчиво, как будто что-то ожидал…

Алька откашлялась, прочистила горло, и, наконец, решилась.

— Мариус… — и едва не разрыдалась в голос. Его имя… как сладко было произносить его раньше, и какой горечью оно отдавало сейчас.

— Да? — он поднял взгляд от тарелки с бифштексом, выжидающе приподнял бровь — ту самую, перечеркнутую старым шрамом, который Алька так любила целовать.

— У меня были гости сегодня, — просипела она, — возможно, Бертран… сказал…

— Бертран мне ничего еще не сказал, — лицо Мариуса было серьезно, — продолжай. Кто приходил?

— Человек моего отца, — Алька стиснула под столом угол скатерти. Перед глазами от напряжения запрыгали серые мошки.

— Интересно. И что хотел?

Мариус отодвинул тарелку с недоеденным мясом, сложил пальцы домиком и уставился на Альку так, что той захотелось заползти под стол и там затаиться.

— Он… — сглотнула вязкую слюну, — он передал, что Сантор хочет, чтоб я вернулась. Сантор считает, что здесь мне опасно находиться, и что ты не всегда сможешь меня защитить.

— А ты? — Алька заметила, как по лицу Мариуса как будто скользнула болезненная судорога.

— А я… я сказала, что останусь, — выдохнула она и опустила глаза.

И вздрогнула, когда он сказал:

— Спасибо.

Так сказал, словно нежнейшим бархатом коснулся кожи. Алька невольно дернулась, когда Мариус с грохотом отодвинул стул, и продолжала цепляться за несчастную скатерть, когда он подошел к ней вплотную и тихо опустился рядом на колени.

Алька зажмурилась.

Внутри словно кислотой жгло. Да, она сказала… почти все. Достаточно ли? А может быть, просто заставить себя думать о том, что она ничего не говорила Кьеру про брата, и что Кьер не давал ей ту странную зеленую луковку, лаково блестящую, ту, что сейчас ожидала своего часа в ящике комода, под простынями?

— Алечка, — хриплый шепот Мариуса обертывал ее в шуршащее мягкое нечто, отгораживал от всего мира.

Она повернулась к нему — на коленях его лицо было на уровне ее плеча.

— Просто знай, — сказал он, — я никому не доверяю так, как тебе. У меня нет никого ближе.

Ногти впечатались в ладонь сквозь скатерть, Алька всхлипнула. Потом разжала пальцы, обняла Мариуса за голову, прижимая к груди. Наверное, нужно было что-то сказать, но Алька только тихо заплакала, покачиваясь на волнах сладкой боли. Болело… где-то там, где, по слухам, у человека душа. Или совесть.

— П-прости, — выдохнула быстро и, наклонившись, поцеловала его в висок, туда, где затаился еще один старый шрам.

— За что тебя прощать? — он усмехнулся, — ты мое спасение. Без тебя… я был бы другим, совсем другим.

Потом…

Алька не успела ничего сказать или сделать, как он легко поднялся, подхватил ее, рыдающую, на руки и отнес в спальню. Он покрывал ее лицо легкими поцелуями, собирая слезы, и все шептал:

— Моя маленькая, ну что ты… не плачь… все хорошо, маленькая. Ну, прости, прости, я не хотел тебя обижать, я не хотел…

— Я… думала… больше не нужна тебе, — всхлипывала Алька, судорожно цепляясь за его плечи.

— Моя маленькая, откуда такие мысли? — и он не слушал ответа, которого, впрочем, не было.

Его тело было невероятно горячим — или у нее руки оказались слишком холодными. Алька мелко дрожала под его поцелуями и умелыми прикосновениями, и все не могла забыться, не могла не думать о том, что недосказала Мариусу правду. Она закрывала глаза и видела хищную ухмылку Кьера, и ей казалось, что она просто не имеет права вот так беспечно принадлежать мужчине, который ее любит. Поэтому Алька, извернувшись, сама целовала его — тот самый шрам через грудь наискосок, перебирая губами загрубевший рубец, прикусывая смуглую кожу, и судорожно прижималась, пытаясь стать еще ближе, разорвать ту незримую преграду, которую сама выстроила. И даже когда волна удовольствия накрыла ее, и тело, казалось, рассыпалось острыми сверкающими осколками, Алька продолжала цепляться за Мариуса, как будто боялась, что стоит только отпустить — и он исчезнет.

— Можно… я завтра навещу Авельрона? — попросила она тихо, когда они лежали, закутавшись в одеяло.

— Конечно, моя радость, — ответил Мариус, — ты можешь навещать его так часто, как пожелаешь.

* * *