Магистр ее сердца

Визит Кьера не шел из головы до самого вечера, и Алька остаток дня промаялась, ожидая Мариуса. Она пыталась нарисовать акварель для гостиной, пробовала поиграть с Ливой и белым пушистиком, ею же оживленным, но все валилось из рук. Краски расплывались по бумаге совсем не так, как это ожидалось, Лива откровенно скучала, слушая, как Алька выдавливает из себя совершенно несмешные шутки. А сама Алька вслушивалась, не стучат ли колеса экипажа по мостовой, не скрипнула ли калитка… И сердце замирало, когда кто-то проезжал мимо дома.

Она теперь совершенно не знала, что делать.

Она понятия не имела, что сделает Мариус, когда узнает о "кузене" или когда обман вскроется.

И абсолютно не понимала, что еще можно было предпринять, чтобы спасти Авельрона.

Когда же, наконец, стукнула входная дверь, Алька поняла, что ноги ее едва держат.

В это время она все еще сидела в гостиной, внизу, и вымучивала ирисы на рыхлой бумаге для акварели. В тот самый миг, как Мариус вернулся домой, рука дрогнула, и в самую золотистую сердцевину цветка ляпнулась отвратительная темно-сиреневая, почти чернильная клякса.

Алька закусила губу, оперлась ладонями о стол. Надо было выбежать навстречу, встретить его… колени предательски задрожали.

А что, если Бертран уже рассказал Мариусу про "кузена"? Как узнать? Или же… ничего не сказал?

Она так и не успела выйти из-за стола, когда в пороге появился Мариус. Как всегда, аккуратный, строгий — замер на мгновение в дверном проеме, прямо-таки впился в Альку тяжелым взглядом.

"Знает? Или нет?"

Но он лишь недовольно буркнул:

— Добрый вечер.

Затем и вовсе прошел мимо, в спальню.

Алька замерла в ужасе. Происходящее… не предвещало ничего хорошего, вообще ничего.

И ведь… они поссорились днем. И она не захотела дожидаться Мариуса, чтобы ехать домой вместе.

Значит, он до сих пор сердится? Дуется? А кто тут, простите, обижаться должен? Это ведь ее брат, Авельрон, тихо умирает в заточении.

В душе всколыхнулась злость. Да что ж такое-то? Почему все настолько неправильно?

Алька сжала кулаки. Досада вскипала кислотной пенкой. Внезапно захотелось сказать Марису что-то обидное, чтоб он перестал вести себя, как холодная каменюка. Чтобы стереть с его лица это спокойно-сосредоточенное выражение, и то, как он смотрит на нее — и одновременно мимо.

И вместе с тем она понимала, что ровным счетом ничего ему не сделает.

Разве что уйдет, вернется к отцу?

Алька покачала головой. Да нет же, слишком скоропалительное решение. Она уже делала так однажды, и ничего в этом хорошего не было. Мариус все равно пришел за ней.

"Но нельзя же быть… таким" — ей хотелось крикнуть это ему. Потому что — в самом деле, ну нельзя же, вот так, разом перечеркнуть все, что между ними было?

Глубоко вздохнув, она подхватила юбки и метнулась следом за Мариусом. Если он думает, что она будет молча сносить такое… просто вопиющее пренебрежение, то ошибается…

А она, в свою очередь, не сможет вынести этот пустой взгляд, потому что режет он похлеще ножа.

— Мариус, — вбежала в спальню и замерла посреди комнаты.

Мариус спокойно переодевался и как раз был занят тем, что вешал в платяной шкаф форменный сюртук. Черный шелковый платок висел на спинке стула, сорочка вольготно расстегнута. Черные бриджи плотно облегают бедра, позволяя любоваться игрой мышц.

— Да, Алайна, — спокойно отозвался он, не прерывая своего занятия.

Алька растерялась. Только что хотела крикнуть ему что-нибудь обидное, но вдруг стало страшно — а что, если после этого он развернется и уйдет? Она прикусила губу. Что-то нужно было сказать.

Но нужные слова вырвались сами.

— Я ждала тебя, — пролепетала она, прижимая руки к груди.

— Зачем? — сюртук наконец отправился в шкаф, Мариус аккуратно прикрыл дверцу, затем взял приготовленный Амандой халат.

— Как это… зачем… — Алька, не отрываясь, смотрела на него.

Неужели их дневная размолвка настолько его задела? Или… все же Бертран уже донес?

Мариус устало вздохнул, сложил руки на груди и окинул ее тяжелым взглядом.

— Если ты ждала меня для того, чтобы возобновить наш спор по поводу судьбы Авельрона, но вынужден снова тебя огорчить. Он останется в башне.

— Я… — воздух застревал в горле, жег легкие, — нет, не за этим… Почему ты так? Я просто… ждала…

Руки бессильно упали вдоль тела. Вот теперь уже пустой взгляд Мариуса действительно причинял боль. Да и весь этот разговор, и его словно окаменевшее лицо… Внутри все ныло, противно, надоедливо, и как будто душа болела. А слез… не было.

— Почему ты так со мной? — прошептала она и обессиленно опустилась на край кровати.

— Мне не хочется с тобой ругаться, Алайна, — прозвучало сверху, — но мне нужно, чтоб ты меня понимала. Если я что-то делаю, то тому есть веские причины. И тут ведь… просто вопрос доверия. Зачем нам жениться, если ты мне не веришь? Зачем тебе жить с человеком, которому не доверяешь?

Она с трудом подняла взгляд. Теперь в груди все тряслось, судорожно сжималось, и глаза запекло. Зачем он говорит… так? Неужели она настолько виновата? И ведь… не так уж виновата.

— Мариус… — выдохнула едва слышно, — я…

И увидела протянутую руку.

— Пойдем ужинать, Аля.