Магистр

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – пробормотал последний алхимик, направляясь к экипажу. – Уж вы бы нашли. Что ж, прощайте!

Возвращаясь, де Катедраль не мог отвести от своего ученика мысленного взора. Очевидно, что способности его слишком необычны, а сам он слишком горд, чтоб обучение у кого бы то ни было пошло ему на пользу – и хоть он совершенно искренне полагал себя учеником Адепта, оба понимали, что научиться тому знанию, которого он жаждет, единственный преобразователь не сможет. Но бывший дирижер явно не считал себя всемогущим: напротив, алхимик чувствовал в нем желание приумножить свои силы как будто для какой-то решительной схватки. А как приумножает свои силы… достойный? Конечно, оружием, ведь суть оружия именно в том, чтоб сконцентрировать и увеличить энергию атаки в требуемой точке. Де Катедраль был абсолютно уверен, что мифический шлем Редвальда находится в доме, откуда он только что уехал, и не сомневался, что в обозримом будущем в нем окажутся и другие могущественные артефакты.

Тут таинственный председатель совета Торн вспомнил, как они несли по лестнице тяжеловесную статую, и засмеялся.

27. C’est ma guerre [137]

Великий алхимик был почти прав.

Проводив Адепта, будущий магистр вернулся в дом и, собрав драгоценные осколки статуи, перенес их в странную пустую комнату. В каждом его обиталище имелась такая комната – и в Синтре, и в Москве, даже в снимаемой квартире в Оксфорде, что уж и говорить о Мерсии-мэнор. Такие пустые и мрачные небольшие помещения будут потом у нашего героя и в других домах. Почему? Автор догадывается, а читатель может принять за данность. В комнате не было света. В ней не было очага. Не было стола, стульев, книг… ничего, кроме нескольких вещей на специальных подставках. Винсент Ратленд, еще молодой человек двадцати одного года, довольно давно решил для себя, что ему недостаточно собственных способностей; что если людская история, фантазия и поиск истины наделяли предметы и вещества мистическими свойствами, то с этим надо что-то делать. Киноварь, кровь, бумага, ртуть, сурьма, мышьяк, витекс, мандрагора, перстни, вода и чаша, омела, черный петух, корона, кинжал, погребальный шлем и редкий свиток, – все это в правильных руках работает.

Кто разделит истинную и добавленнуюценность вещи? В поисках смысла Винсент был способен разобрать уникальный артефакт на крупицы и волокна. Посмотреть, где прячется Бог, подразумеваемые магические свойства, или какими там еще качествами люди наделяли предметы и вещества. Молодой преобразователь, подозревавший, что он «такой один», вскоре понял: сами по себе предметы не могут ничего, от них ничего не исходит. Любой человек не мог надеть шлем короля англов из Саттон-Ху и стать царицею морскою: максимум, что он получил бы, – головную боль при несовпадении формы черепа. Но он, единственный созидатель, мог поймать на руку снежинку и почувствовать скрип поворачивающегося вокруг своей оси мира, мог посмотреть на каплю дождя на оконном стекле и распознать в ней мысли сидящего позади человека, мог сжать в пальцах лезвие травы и услышать, как оно кричит от боли, увидеть, как желтеет только что бывшее зеленым поле. Дело было не в вещах, а в нем.

Это была комната настройки. Здесь Винсент Ратленд исполнял функцию камертона, а мир, на земле которого он стоял ногами, – функцию резонатора. Пропуская через себя чистые ноты творения, он вместе с ними пропускал (иэто было наиболее мучительно) и гармонические призвуки, в которых видел многое из того, что было нечисто и неправильно.

Винсент вошел в помещение и положил кончики пальцев на шлем, который они только что обсуждали с де Катедралем. В темноте коротко вспыхнуло, как будто что-то разорвалось в воздухе в геометрическом центре каменной каверны, и помещение наполнилось странным звуком. Как будто сам по себе зазвучал орган, тихо, но тяжело, тягостно, почти болезненно. Винсент развернулся к тускло отсвечивающей в темноте вещи. Он закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на звуке, а может, еще и потому, что звук рвал, раздирал все его никуда не девающиеся боли, и ему надо было подождать, привыкнуть – к заледеневшей голове, к отнявшемуся запястью, к тому, что ноги не хотели его держать, как будто он опять находился на снегу Трубной площади, а не в своем доме. Ну что ж. Раз ноги не держали, он опустился на пол, взялся руками за голову.

Слушал и смотрел, как разбегаются от него рябью волны – в прошлое и в будущее, к небесным пастбищам и к огненным рекам Аида.