Магия в скорлупе

Теперь, когда тонкую пластинку слоновой кости тщательно очистили от грязи с Сентрал-сквер, она засияла красками. Фиолетовый чертенок с красными глазами отшатнулся от нападающей виверны. Защищаясь, он вскинул когтистые лапы, а в зеленых глазах застыл страх. Сине-черная спина виверны блестела, а чешуйки, плотно прилегающие друг к другу, придавали ей сходство с лоснящейся шкурой тюленя. Перепончатые, как у летучей мыши, крылья, сложенные на спине, местами были такими тонкими, что просвечивали. Хищно изогнутый черный клюв отливал серебром, как дуло ружья, глаза блестели яркими изумрудами. Ярко-алый раздвоенный язык тянулся к загнанному в угол чертенку. (Вообще-то у настоящей виверны язык не алый и не раздвоенный, но сейчас это не важно.)

Под слоем грязи на полях обнаружились некоторые детали карты, которые раньше были не видны: во-первых, на виверне блестел золотой ошейник с серебряной веревкой, туго натянутой чьей-то рукой, во-вторых, хотя сам владелец руки был неизвестен, виднелся край его черной туники и загнутый вверх нос алой туфли.

Теодора оторвалась от картинки, ее глаза сияли.

— О, Микко, разве это не волшебство?

Глава 7 Невезучесть

Уикка сидела на куполе Массачусетского технологического института, слизывая остатки вишневой карамели, застрявшей между пальцами. Ее живот был так набит шоколадом, что создавалось впечатление, будто она проглотила арбуз целиком. При каждом выдохе от нее исходило горячее облако паров жженого сахара. По ее жилам текла опасная смесь, состоящая из четверти драконьей крови и трех четвертей сахара и кофеина. Виверна ощутила прилив сил, ее обычная проказливость достигла критического уровня. Она чувствовала необходимость дать ей выход.

Уикка летела над городским садом, собираясь напугать туристов, катающихся на лодках, и погонять плещущихся в тростнике лебедей. Не успела она найти укромное место под раскидистым деревом, откуда удобно будет озорничать, как ее отвлекло какое-то движение теней поблизости.

Дракониха распласталась на земле и прижала уши, мысли ее смешались. Это и не кольцо времени, и не какая-то известная ей магия, дикая, укрощенная или иная. Однажды, когда она была еще совсем юной виверной, Гидеон попросил ее посидеть у огня, а сам открыл сундук и достал пузатую железную бутылку, опутанную семью струнами волшебной арфы. Размотав последнюю из них, волшебник вынул пробку и поводил бутылкой перед носом Уикки, затем вновь быстро заткнул горлышко сосуда, обвязал его и вернул в сундук. Виверна закашлялась и закрыла лапой морду, тряся головой, как будто хотела избавиться даже о памяти об этом запахе.

— Я не могу назвать его вслух, — сказал Гидеон. — Это магия, обращенная против самой себя, — магия, ставшая бешеной и мерзкой. Теперь ты знаешь ее запах. Если ты когда-нибудь почувствуешь его, то не приближайся. Возвращайся ко мне немедленно.

Пока Уикка наблюдала, сумятица в ее мозгу улеглась, тени успокоились, а колеблющаяся темнота сползла в дренажную канаву. Когда все закончилось, виверна больше не хотела гонять лебедей. У нее не было возможности вернуться к Гидеону, но она могла поспешить к своему гнезду и яйцу. Так она и сделала.

Микко и Теодора спорили. Няня стояла спиной к кухонной раковине. Она выглядела крайне усталой. Карта таро все еще лежала на столе.

— Послушай, Додо, ты же знаешь, что, если бы твой отец был здесь, он не позволил бы тебе оставить ее у себя. Очевидно, что она старинная, редкая и ценная. Вероятно, кто-то ее ищет. И даже если мы не сможем разыскать законного владельца карты, ее следует отнести в музей, где о ней будут как следует заботиться и ее увидят люди.

Теодора сидела на табуретке, скрестив руки на груди, ее лицо было мрачнее тучи. В душе девочки бушевало ужасное тяжелое чувство, ей казалось, что она вот-вот взорвется. Время от времени она бросала злобные взгляды в сторону Микко.

— Но его здесь нет. Я нашла ее, она прилепилась к моей подошве. Ты не можешь заставить меня отдать ее. И не называй меня Додо! Я терпеть не могу, когда ты меня так называешь. Только папе можно звать меня так, а тебе нельзя.

Будь это даже и правдой, сказать такое было невероятно глупо, и Теодора покраснела.

Теперь Микко выглядела не только усталой, но и печальной.

— Я думала, ты еще больше не любишь, когда тебя называют Теодорой. Извини. Я не могу делать вид, будто все в порядке. И мне жаль, если ты не понимаешь, что не обязательно владеть чем-то, чтобы наслаждаться им.