Магия Берхольма

Итак, я выздоравливал. Мне разрешили вставать и на трех ногах (одна моя собственная, два костыля) ковылять по металлическим коридорам больницы. С моей руки сняли белую скорлупу, и надо же, кости срослись, я мог осязать, владеть пальцами, держать в руке предметы. Исчезли брыжи; я снова мог пошевелить головой и даже использовать ее по назначению. А потом избавили меня от тяжелого неснимаемого сапога. Панцирь, в который меня заковала наука, распался. Я снова был свободен.

– Важнее всего, – напомнил Вельрот, – продолжить турне. И как можно скорее!

– Так ли это важно? – спросил я. Мне пришлось какое-то время подумать, чтобы догадаться, что он имеет в виду.

– Очень важно, – сказал он, – чрезвычайно важно! Мы должны показать всем, что мы еще существуем.

Ну хорошо. Поэтому я вышел из больницы и, не отдыхая, без промедления отправился в маленький туманный городок, где меня уже ждали. Трое моих бледных, хранивших инкогнито ассистентов – в больнице они меня не навещали, я им не позволил – снова присоединились ко мне, работа продолжалась. Мы ехали на поезде. Я сидел у окна и смотрел, как мимо проплывают светящиеся, украшенные руинами холмы – они готовы угодить всем и каждому; в такой красоте есть что-то безвольное, – и думал, почему ты не отвечаешь на мои письма. А равнина вздымалась волнами. Солнце взбиралось к зениту, несколько облаков бессильно теснились на горизонте.

Вечером следующего дня состоялось мое выступление. Зрители аплодировали и были в восторге, конечно. Они всегда были и будут в восторге, важно другое.

Все удалось, только однажды один из моих помощников (кажется, Пауль) допустил маленькую досадную ошибку. Никто ничего не заметил, кроме меня. Да и меня это почти не задело. Но как раз то, что мне это было едва ли не безразлично, меня встревожило. После представления я немного покричал на него, но в сущности больше из чувства долга. Что-то явно было не так…

На следующий день повторился поезд. Снова холмы и деревья, снова бесконечная убаюкивающая игра проводов и опор. А на земле разматывались рельсы, разветвлялись и соединялись, и так проходил километр за километром. Почему я не радовался предстоящему выступлению? Почему все было мне безразлично? И что с тобой: у тебя изменился номер телефона или тебя просто не застать дома? Ты и в самом деле исчезла, так же неожиданно и необъяснимо, как появилась из пустоты?… Я знал одно: я больше невластен вызвать тебя из небытия. Маг ли я еще по-прежнему? Был ли я вообще когда-нибудь магом – вот разве что в те несколько часов одной короткой, озаренной безумием ночи?

Я зевнул и развернул газету. Одна война закончилась, началась другая. Расстреляли одного диктатора, родились несколько будущих. Полмира пыталось уничтожить Израиль; впрочем, его стремились уничтожить с начала времен. Обанкротился какой-то концерн, убили двоих праведников. Потерпел катастрофу самолет.

Он загорелся неизвестно почему. А потом весело кружащимся огненным шаром обрушился в море, в голубой Тихий океан, в самую его глубину. Пассажиры круизного теплохода, вооружившись биноклями, стояли у поручней, разинув рты, оцепенев от радости и ужаса. Несколько минут на поверхности воды танцевали языки пламени.

Я еще раз зевнул и закурил сигарету. Вельрот, сидевший напротив, укоризненно покашлял, но не решился протестовать. С легким отвращением я вдохнул теплый дым. И стал читать дальше. Множество жертв. Питерсон, знаменитый эксперт по экономическим вопросам. Эльза Роб, актриса. Ханс Бург, журналист. Два генерала. Ян ван Роде, иллюзионист. Джонатан Мосс, художник. Родерик Гвабуто, нигерийский борец за права человека. Филипп Д'Артон, метеоролог. И многие другие.

Я прочитал весь список. Дочитав до конца, я принялся читать сначала. Я перечитывал его с сосредоточенностью отчаяния. Словно фамилии в списке составляли тайный, многозначительный комментарий, словно они скрывали что-то, что непременно нужно разгадать, чтобы спасти одного из них, единственного. Но даже если там что-то таилось, я ничего не нашел. Я отложил газету, надеясь, что смогу разрыдаться. Но не смог. В глубине моей памяти отразились неясные очертания окна, сада, фигурки, замершей в неестественной позе. Прочное ледяное оконное стекло. Небо, затянутое облаками. Затихающие раскаты грома.