Магам можно все

— Вот. Один человек… поэт, убежден был в первостепенной ценности творчества. Ради него он предавал друзей и жен, бросал детей. Строил жизнь как хотел — имел право… Ведь ради того, чтобы гениальная рука запятнала страницу, можно сбросить со счетов пару-тройку поломанных судеб. Он действительно был очень талантлив, — она жестко усмехнулась. — Вы бы видели куклу, которой я его соблазнила. Старая дева, романтичная, как весенний ветер… Впрочем, не важно. Вот его способность к творчеству!

И она подбросила на ладони желтый камень. Пока самоцвет летел, проворачиваясь, то открывая плаксивое личико, то снова пряча его, пока Ора заворожено смотрела на него — я кинулся.

Заклинание стальным тросом впилось в столешницу, рвануло стол, опрокинуло — я видел, как разлетаются, перемигиваясь чужой волей, самоцветы. Я видел, как летит, кувыркаясь, глиняный болван; за мгновение до удара о пол я перехватил его — в броске.

— Обвиняется та, что стоит передо мной…

Один из самоцветов подвернулся мне под ногу. Я поскользнулся — но, падая, не выпустил Кару из рук.

От удара головой о ножку кресла потемнело в глазах.

— Об… виняется…

— Хорт!! Стой. Послушай… Погоди! Одно слово!

Ора Шанталья — или как там ее — стояла передо мной на коленях. Черное платье вздрагивало под грудью, напротив сердца — завораживающее зрелище; сейчас она до кончиков волос была Ора, совершенно она, совершенно такая, женщина, которую я оплакивал:

— Хорт… Если хочешь покарать меня… покарай за то, что я привязалась к тебе. Не надо было. Исследователь не должен… Ты и не заслуживаешь. Я… Я не такая, какой ты меня видишь, но я женщина, и ты мне дорог. Покарай меня за это. Это чистая правда. Ну? Карай!

По всей комнате перемигивались самоцветы. Кусочки чьих-то препарированных душ; я осторожно сел. Голова болела.

— Окажи мне последнюю услугу — покарай за то, что я увидела в тебе, эгоисте, что-то хорошее… Сейчас я не имею над тобой власти. А ты имеешь власть надо мной.

…Она права в одном — что не имеет надо мной власти. Я вижу Ору Шанталью — но Оры Шантальи не существует. Это кукла, циничная наживка, на которую я клюнул, подобно глупому карасю. Разве может карась быть влюбленным в наживку?

— Предательница, — сказал я хрипло.

Запах зверьки. Темно-зеленые лопухи. Желтые дыни.

— Хорт, тебе кажется, что тебя надули? Тебе обидно, тебе воображается, что я сыграла на твоих лучших качествах? Ты впервые в жизни испытал чувство к женщине — а оно оказалось заранее просчитанным, так тебе кажется? Ты ошибаешься, Хорт. Ты ошибаешься, видит сова.

— Я покараю тебя, — сказал я медленно.

— Да, конечно.

— Сядь, где сидела, — сказал я громче. — Руки на колени…

Она села.

Посреди разоренной комнаты, рядом с лежащим на боку столом, у неубранной постели — сидела Ора Шанталья, черное платье натянулось на круглых коленях, белые руки с пальцами без перстней лежали сверху, как руки примерной девочки.

Мне хотелось ударить ее. Ведь она лгала мне только что. Льстила, подлизывалась с единственной целью — избежать Кары.

— Ты, — сказал я, вставая с пола. — Ты хуже чем убийца. Тебе никогда не снился пепел безвинно сожженного старика?!

— Не лицемерь, Хорт, — сказала она тихо. — Тебе ведь никого не жаль. И старого барона Ятера не жаль тоже. Того человека, который играл с тобой в детстве, уже лет десять как нет на свете, ведь старик с годами очень изменился…

Я понял, что не могу с ней спорить. На каждое мое слово у нее найдется десять, и она станет выпаливать их так непринужденно и искренне, что мне опять захочется увидеть в белой кукле — женщину, ту самую, ее.

И захочется ей поверить.

Наверное, мой взгляд изменился, потому что она снова побледнела.

— Как твое настоящее имя? — спросил я глухо.

— Тебе ни к чему.

— Ты ведь собиралась объясниться?

— Ты ведь раздумал меня слушать.

Я уселся на край кровати. Подумать только, всего несколько часов назад я был спокоен, доволен, даже, пожалуй, счастлив…

— Скажи… Зачем ты это делала? — спросил я, глядя на болвана в своих руках.

— Что именно?

— Зачем тебе понадобилось потрошить людей? Что тебе за дело до барона Ятера? До Горофа? До несчастной ювелирши, в конце концов?!

— Разве ювелирша ощущает себе нечастной?

— Отвечай на вопрос…

Я наконец-то оторвался от созерцания уродливой игрушки. Поднял глаза на Ору; она больше не улыбалась. Ее лицо сделалось жестким — непривычное выражение для знакомых черт, кажется, в бытность свою Орой Шантальей эта женщина никогда не смотрела так…

— Хорт… Я постараюсь тебе объяснить, но и ты должен постараться — понять. Люди, какими они есть, не устраивают меня; когда в чистом и светлом доме поселяется злобный уродец… чудовищный гном… когда он подчиняет себе все добрые чувства, когда выворачивает наизнанку даже то, что казалось незыблемым… А ведь это случается не так уж редко. Ты не понимаешь, о чем я… — она беспомощно развела руками.

— Продолжай, — сказал я сухо.