Маэстро

Марик молчал. Одно дело орать дома под пластинки итальянцев. Или пусть даже в школе, но в составе хора, где лично его не особо-то слышно. Это Рудик привычный пищать про «люблю страну, мою отчизну», вызывая у слушателей на четвертных концертах слезы умиления. Марик же смущался солировать при учительнице.

– Ну что же ты?

– Я мелодию не запомнил, – неуклюже соврал Марик.

Ему, разумеется, не поверили. Алевтина Павловна сняла очки, прекратив играть, повернулась к нему.

– Марат, давай без глупостей. Скажи мне честно, ты не хочешь принимать участие в конкурсе?

Марат честно пожал плечами. Он не знал. Слишком быстро все произошло, слишком много всего за один день.

– Тебя что-то беспокоит?

– Алевтина Павловна, а почему вы позвали именно меня? Почему вы решили, что я умею петь?

Учительница машинально снова надела очки и посмотрела на Марика поверх стекол.

– Марат, я преподаю в хоре тридцать пять лет. Неужели ты думаешь, что я не слышу каждый ваш голос? У тебя почти полностью оформился чудесный баритон. Немного не хватает обертонов, но это дело наживное. Ты можешь и должен представлять нашу школу на конкурсе. Но, конечно, если ты не хочешь…

Марат вскинулся:

– Я хочу! Но я не понимаю! Почему вы мне никогда не говорили… Почему сейчас?

– Во-первых, я не хочу, чтобы тебя стали эксплуатировать как певца. Ты же знаешь, вокалистов у нас всегда не хватает, у нас одни музыканты и композиторы. Тебе пришлось бы петь на всех отчетных концертах, огоньках и праздничных вечерах школы. А во-вторых, вдруг тебе понравится? Станешь заниматься только пением, забросишь специальность. Думаешь, Борис Андреевич мне это простит?

С Борисом Андреевичем Марик занимался в композиторском классе, и тот, в минуты особого расположения, сулил подопечному большое будущее. Правда, такие минуты случались редко, чаще Марика ругали за неусидчивость и разгильдяйство.

– Давай попробуем еще раз. Три-четыре…

И Марик запел. Про неизвестную ему Катюшу, вздумавшую погулять по крутому берегу. Текст он не знал, подсматривал в ноты. И никак не мог понять, про что же он поет. Ну гуляла эта Катюша, ну пела, и что? Фантазия отказывалась включаться. Марик видел перед собой только текст, который механически воспроизводил. Музыка тоже не увлекала, не уносила к далеким берегам солнечной Италии. А тоскующая по бойцу Катюша вызывала у него куда меньше энтузиазма, чем незнакомая черноволосая девушка, собирающая ракушки на берегу Неаполя.

– Неплохо для первого раза. – Алевтина Павловна закончила играть. – Но ты можешь лучше.

– А другой песни нет? – с надеждой поинтересовался Марик.

Он прекрасно понимал, что предлагать итальянские мелодии нельзя. Шум поднимется страшный. Песни у них и так не особо в чести, «легкая музыка». А если выяснится, что эти песни писали не советские композиторы… Но «Катюша» его совершенно не вдохновляла, ни текстом, ни музыкой.

– Я хотела тебе предложить «Солнце скрылось за горою», но она на более звонкий голос, она не покажет все богатство твоего баритона. Хотя попробуй. Возьми домой весь сборник. Может быть, что-то сам выберешь?

Марат ушам своим не верил. Он привык, что классная руководительница всегда все знает лучше всех. Когда бы она советовалась с учеником? Предлагала ему что-то выбрать? Видимо, очень ей был нужен этот конкурс и участие Марата в нем. Но сборник он взял.

Потом репетировал Рудик, и Марат остался посмотреть. Домой он не спешил совершенно, подозревая, что маму там уже не застанет. А если застанет, то что? Как себя вести? Что делать?

У Рудольфа с первого раза получился «Благодатный край», да и неудивительно – вместе с хором он пел ее раз сто. Казалось, он заучил не только текст и музыку, но и улыбку, жесты, горящий в порыве патриотизма взгляд. В какой-то момент Марату показалось даже, что друг переигрывает. Но вслух ничего не сказал. Рудик очень нервно относился к любой критике, особенно по отношению к его вокальным данным. Настолько, что Марату уже не раз приходилось во дворе разбивать чей-нибудь нос за оскорбительное «Поёшь, как девочка» в адрес Рудика. Сам Рудик никогда не дрался, только обижался.

Домой шли, конечно же, вместе, обсуждая по дороге события прошедшего дня.

– Я еще с отцом порепетирую, и будет шик! – Рудик махал руками от возбуждения и забывал смотреть под ноги, так что чуть не свалился с парапета, по которому они шагали. – Нет, ты представь! Республиканский конкурс!

– Надо сначала отборочные пройти! – буркнул Марик. – Обоим!

– Ой, ладно тебе! Я все про этот конкурс знаю! Каждый год от города едут из нашей школы! Ну а откуда еще? Из первой гимназии, что ли? Математики и физики?

– Среди математиков и физиков тоже могут быть хорошие голоса! А представь, один из нас пройдет, а второй – нет.

Рудик снова споткнулся и остановился. Такая перспектива ему в голову явно не приходила. Он замер на парапете, внимательно уставившись на друга.

– И что тогда, Марик? Конец дружбе?

– Дурак, что ли? – Марат толкнул его в плечо и все-таки скинул с парапета, спрыгнул следом, подняв столб пыли. – Причем тут дружба?