Маэстро

— А вот так, отказались. Прикиньте, дуры какие? Одну из них, видите ли, педагог оскорбил. Анриетта Генриховна! Помню ее отлично, сучка редкостная, но хореограф гениальный. У нас же церемониться не принято, балет — жесткая профессия. Набрал лишних полкило, сразу услышишь, что ты жирный кабан. Ну или кабаниха. В общем, что-то в этом роде Генриховна итальянке и сказала. А та в истерику, побежала к послу с жалобой. За ней следом все остальные, мигом припомнили и что содержание у них нищенское, и что репетиции назначают сверх нормы. Привыкли, как здесь у них принято, три часа два раза в неделю. А у нас как? Да еще перед важным спектаклем? Будет упираться у станка с утра до ночи. Короче, конфликт менталитетов. И все эти курицы решили устроить бойкот и отказались от выпускного спектакля. Ну то есть они вроде как согласны выступить, если им принесут официальные извинения и выплатят гонорар за спектакль! Примы, мать их! Толстожопые! Кому они там в Большом упали? Им одолжение делают, учат их, а они условия ставить будут.

Олег и Марат молчали. Потому что оба очень быстро сообразили, чем может обернуться дело.

— В общем, я полчаса по междугороднему с нашими трындел, подробности узнавал. Счет теперь будет бешеный. Если материально поможете, не откажусь.

— Ты за этим, что ли, пришел? — возмутился Олег. — Сами без копейки сидим!

— Ну я же вам ценную информацию притащил! Ладно, пожрать-то у вас найдется?

— Макароны, — с презрением сообщил Марик и вытащил из-за окна кастрюльку.

Презрение относилось к макаронам, которые все уже видеть не могли за прошедшие месяцы. В жестяной кастрюльке краснел слипшийся макаронный ком с томатной пастой.

— Давай! — Анджей цапнул кастрюльку.

— М-да, а говорят, балетные не жрут, — хмыкнул Олег.

— Мы второй день на балетной диете, — огрызнулся Анджей. — На одном чае без сахара. Когда там уже получка?

Марат щелкнул зажигалкой, хотя только что погасил предыдущий окурок. Его постепенно накрывало беспокойство.

— Вы помните, что говорил Владимир Петрович? Мы живем ровно на тех же условиях, на которых живут итальянцы у нас. Если они сорвут спектакль, нам здесь выступить не дадут.

Анджей поднял на него прозрачно-голубые глаза, захлопал белесыми ресницами.

— Серьезно?

— У тебя будет шанс проверить.

— Да ладно… Мы столько занимались, готовились, партии учили. И что? И ничего? Просто вернемся домой?

— Ага, — кивнул Марик. — Просто вернемся домой.

Вилка царапнула о дно кастрюльки. Анджей прикончил самодельную «пасту». В комнате воцарилась тишина. Все думали о том, что так бесславно стажировка закончиться не должна. Даже Олег нахмурился. Как бы он ни относился к учебе, выступить на сцене легендарной «Ла Скала» хотелось всем.

— Ладно, мы все равно ничего не сделаем, — пожал плечами Марик. — Можем поговорить с Чинелли. А вы там со своими педагогами. Но, боюсь, это не они решают.

— Вдруг еще обойдется? Зря я, что ли, туфли покупал.

— Иди ты со своими туфлями! В Москву их привезешь, пригодятся. Пошли Валдиса разбудим, новость сообщим.

— Да утром сообщим, — отмахнулся Олег. — Зачем сейчас?

— Затем, что у него припасена была бутылка «лимончелло» на черный день. По-моему, этот день уже настал.

Часть 4

Чемодан был неподъемным. Таможенники радостно на него накинулись, но, открыв, увидели только ряды пластинок, заботливо переложенные рубашками и нижним бельем. Попытались придраться:

— Западную музыку везете?

— Классику везу, — огрызнулся Марат, переворачивая первую пластинку. — «Севильский цирюльник», «Венецианская ярмарка», сборник неаполитанских романсов.

Таможенники тут же заскучали, захлопнули чемодан и предложили товарищу Агдавлетову проходить. Он и прошел через турникет туда, где с ноги на ногу нетерпеливо переминался Мопс. Вообще-то Левон Моисеевич Ацхель, но в артистической среде все звали его Мопсом — за поистине собачий нюх на денежные гастроли и перспективных исполнителей, за умение выбивать деньги из устроителей, за вздернутый как у мопсов нос да и в целом— для краткости. Низкий, Марату едва до плеча, лысый, хотя тогда ему едва ли исполнилось сорок, всегда в пиджаке и бабочке. Он органично смотрелся бы в роли импресарио и сто лет назад.

— Только не расстраивайся, Марик! Самое главное — не расстраивайся! — накинулся он на Марата, даже забыв поздороваться. — Пошли они все знаешь куда? У тебя здесь сумасшедшие перспективы. Сумасшедшие! Ты уже завтра поешь в сборнике, ты понимаешь? В Колонном зале! Там Кигель, там вообще все!

Марат рассеянно кивал, машинально шагая по коридору вместе с Мопсом и волоча тяжеленный чемодан. В котором под тремя пластинками итальянской классики, конечно же, лежало еще три десятка грандов и миньонов с современной музыкой всех стилей и направлений вплоть до ненавистного советской цензуре джаза. На плече у Марата висела спортивная сумка с магнитофоном, несколькими раритетными бобинами и теми предметами итальянской одежды, которыми ему все же удалось разжиться.

— Я тебе снял номер в гостинице, — продолжал Мопс.

— Зачем? У меня же комната в общежитии.

— Во-первых, еще не факт, — неопределенно пробормотал Мопс.