Маэстро

Марат просто дар речи потерял от такой убийственной логики. Владимир Петрович явно намекал на то, что деньги нужно было отдать ему. Как бы в кассу советского государства. А то, что обеспечение стажеров не тянуло даже на минимально необходимое, его не касалось.

— Итальянские балерины, кстати, живут на точно такое же пособие в Москве, — ни к кому не обращаясь, сообщил Владимир Петрович, усаживаясь за стол и пробуя остывший чай. — Тьфу, пакость. Чертовы итальяшки, даже чай нормальный производить не умеют! Так вот, балерины живут в Москве и не жалуются!

— Балеринам не нужно есть, — не удержался Марат. — Они чем стройнее, тем лучше. А мне уже голос не на что опирать.

Владимир Петрович покачал головой и закурил, даже не потрудившись открыть окно.

— Борзый ты. Ох, борзый. Тебя спасает только то, что талантливый. Но когда-нибудь ты допрыгаешься, Агдавлетов. И твои поклонники там, — он многозначительно поднял глаза к потолку, — тебе не помогут. Ты думаешь, я не знаю о твоем романе с некоей Кармен?

— Думаю, вы обо всем знаете, — буркнул Марат, решив, что пропадать — так с музыкой.

— Да уж… Связь с иностранной гражданкой. К тому же крайне неблагонадежной. Почти что изменницей родины.

Что ж тебя на той родине-то заклинило, с досадой подумал Марик. Главный патриот нашелся. Это в посольстве у тебя стены дубовые и чай жидкий. А в шесть часов служба закончилась, дверь закрылась, и ты поехал в свою уютную квартиру с отдельной спальней и отдельным туалетом. И костюм у тебя по размеру, и ботинки кожаные, уж точно не советские.

Вслух он благоразумно ничего не сказал.

— Но, заметь, я не приказываю тебе немедленно прекращать ваши отношения. Хотя мог бы.

Марик поднял тяжелый взгляд. «Приказываю», значит. Владимир Петрович взгляд не отвел. Он уже совершенно успокоился, чуть ли не улыбался.

— Более того, я мог бы давно доложить о твоем безобразном поведении куда следует. И, возможно, ты бы уже ехал домой. Домой, Агдавлетов, а не в Москву. Но я этого не делаю. Хочешь спросить, почему?

Марат молчал. Владимир Петрович ответил сам себе.

— Потому что не вижу смысла. Через два месяца стажировка подойдет к концу, и ваш роман с Кармен прекратится сам собой. Ты же не надеешься, мальчик, что она поедет с тобой в столицу нашей родины? Или ты настолько наивен?

Марик мучительно краснел, но продолжал хранить молчание. Он не надеялся: этот разговор состоялся как раз после постыдного инцидента, когда он предложил Кармен руку и сердце. А она смеялась минут пятнадцать, после чего, как неразумному ребенку, объясняла ему, что не создана для брака и семьи, что глупо в их положении даже обсуждать такие вещи, а нужно просто наслаждаться ситуацией и друг другом. И Марат до сих пор не понимал, как такое может быть? Ему казалось, что единственный повод отказать мужчине — отсутствие к нему чувств. Но то, что происходило между ними по ночам, свидетельствовало о самых настоящих и горячих чувствах с обеих сторон. Или нет?

— А может быть, ты надеешься остаться тут? — вдруг прищурился Владимир Петрович. — Попросишь политического убежища, кинешься на ковер итальянским властям, мол, влюбился, хочу жениться, спасите-помогите, устройте в «Ла Скала» заодно? А?

— Нет, — твердо ответил Марат. — Даже в мыслях не было.

— Это хорошо! Всегда помни, что там, дома, остались твои родные. Ой, как несладко живется родителям изменников родины. Какой же мерзкий у них чай! Агдавлетов! Спроси у своей итальянки, где здесь чай хороший продается, что ли! Должна же быть от тебя какая-то польза! И иди уже, надоел хуже горькой редьки.

Марат вышел из кабинета. Он чувствовал себя подавленным и абсолютно разбитым. Эта кабинетная сволочь была абсолютно права — у них с Кармен нет никакого будущего. И хуже всего, что сама Кармен считала точно так же. А он просто влюбленный идиот, разучивающий неаполитанские романсы и готовый сделать предложение непонятно чего, стоя на одном колене с розой в зубах. Как есть идиот.

* * *