Мадемуазель Судьба

– Наташа? – Федор не сразу сообразил, чей голос раздается в трубке.

– Да, вы ко мне по поводу Валентины приезжали…

– Что-то случилось?

– Случилось, случилось, – затараторила Наташа, не справляясь с бурлящими, точно вода в чайнике, нервами. Она всхлипнула и продолжила разговор дрожащим голосом: – Прошу вас, приезжайте, это очень важно. У меня нет больше сил, вся надежда только на вас…. Простите, по телефону не могу рассказать, что произошло.

Наташа зарыдала. Боясь оглохнуть, Федор немного отстранил трубку от уха. Очень надеясь, что эта истерика имеет прямое отношение к Валентине, он, кивнув Кепочкину на выход, ответил:

– Приеду в течение часа, ждите.

– Что-то случилось? – поинтересовался Иннокентий Петрович.

– Пока не знаю, придется заскочить в одно место, а потом я подброшу тебя к дому.

* * *

«Рыжая курва из тридцать восьмой квартиры готова на все за двадцать рублев! Она вас ждет, братцы!» – прочитал Федор на одной из стен подъезда. Похоже, у Наташи действительно проблемы, и, видимо, они не имеют отношения к Баталовой Валентине. А он так надеялся узнать что-нибудь новое.

«Наверняка придется кого-то убить», – мрачно усмехнулся Федор, потрогал густую, еще не засохшую краску и направился к лифту.

Глаза у Наташи были красные, проревела она почти час. То успокаивалась, то вновь всхлипывала, не понимая, за что же на нее свалилось несчастье в виде омерзительного Сухорукова. Изредка в голове проносились горестные, вызывающие очередной приступ жалости к себе мысли. Вот если бы был в ее жизни чуткий, добрый, смелый мужчина, то гаденький пенсионер сидел бы в своей берлоге и носа не высовывал. Сухоруков попросту бы не посмел приставать со всякими подлостями и гнусностями. Негодяй и жалкий трус!

Одиночество и бессилие связали по рукам и ногам, победили привычный оптимизм и не давали возможности успокоиться. Нервы предательски сдали.

– Что случилось? – спросил Федор, желая поскорее разобраться с этим делом. Вдаваться в подробности он не собирался – быстренько вытрясет душу из кого следует и поедет домой.

Наташа села на стул, закрыла лицо руками и в очередной раз заплакала – тихо, надрывно. Федор терпеть не мог подобных сцен, и если бы не треклятое сочувствие и внутреннее: «Не бросать же ее с этим дерьмом собачьим», не удержался бы и ушел. А может, и не ушел бы… Последнее время Федор чувствовал, как внутри что-то меняется, точно грубая корка, трескаясь, сползает с души. Кепочкин виноват. Замотал своей интеллигентностью. Федор криво улыбнулся, представляя, как через месяц общения с Иннокентием Петровичем превратится в мягкосердечного, чуткого, мечтательного человека и начнет частенько говорить: «О, благодарю вас!»

– Извините, что позвонила вам, но мне некому… То есть… У вас, наверное, столько дел, но он испугается только вас…

Наташины всхлипы не затихали, наоборот, росли и крепли. Федор, посчитав, что эту истерику должен расхлебывать именно добросердечный Кепочкин, вышел на балкон.

Иннокентий Петрович дожидался «напарника» около подъезда. Облюбовав желтую скамеечку, он сел на краешек и с удовольствием принялся наблюдать за играющими на площадке детьми. Особенно ему нравился курносый мальчуган в синих шортах – астроному до слез захотелось точно такого же сына: рыжего и озорного.

– Иннокентий Петрович, – донесся сверху голос Федора, – поднимайся в тридцать восьмую квартиру. Срочно!

Подскочив, профессор бросился к подъезду. Набегавшись по этажам, с трудом отыскав нужную квартиру, он сначала нажал кнопку звонка, а затем дернул на себя ручку двери. На кухне Иннокентий Петрович увидел сидящую за столом девушку. Она, услышав торопливые шаги, отвела от покрасневшего лица руки. Кепочкин споткнулся, закачался на месте, замахал руками, делая безуспешные попытки ухватиться за воздух, и тут же онемел, вытянувшись в струну. Каждой частичкой своей души, каждым миллиметром кожи астроном почувствовал, что перед ним женщина, которую он искал всю свою жизнь. Не картонная подделка, обтянутая блестящей фольгой, а настоящая Звезда, упавшая с неба на землю именно для него. Сердце ухнуло и дрогнуло от прекрасной, сказочной боли, пальцы разжались, и на пол шмякнулась тетрадочка со столь нужными и ценными записями. Но Иннокентий Петрович не нагнулся за ней, а лишь отодвинул ногой под шкаф, как возникшую на пути преграду.

Федор стоял, прислонившись к холодильнику, и уже ничему не удивлялся.

Профессор, помедлив, отступил на шаг, а затем стрелой подлетел к Наталье.

– Голубушка, что с вами приключилось?! – воскликнул он, вытирая коричневым клетчатым платком ее слезы. – Кто посмел вас обидеть? Я немедленно, слышите, немедленно пойду и выскажу этому человеку все, что о нем думаю!