Мадемуазель Шанель

— Я оскорбил вас. Это непростительно с моей стороны. Я немедленно съезжаю.

— Нет, — сказала я таким ледяным тоном, что он сразу остановился. — Поведение женщины, пославшей вам телеграмму, постыдно и непростительно. Я и слышать не хочу о том, что вы съезжаете. — Я засмеялась, хотя и с трудом, чувствуя болезненный скрежет в горле. — А сейчас давайте-ка выпьем чая и как добрые друзья поговорим о вашем будущем. Хорошо?

Я убедила его остаться у меня и хорошенько подумать о своих обязательствах перед труппой «Русский балет», при этом всячески подчеркивая, что слабое здоровье его жены и дочерей требует спокойствия и стабильности во всем. И пока он беспомощно кивал и молил о прощении, я и сама успокоилась и определилась со своей линией поведения.

Нет, я не стану изгонять Мисю из своей жизни, как бы мне самой этого ни хотелось. Что с нее взять, она ведет себя так, как диктует ей ее натура. Если она любит, то способна опалить своей любовью. Надо просто обезопасить себя, чтобы ее склонность все разрушать больше никогда не затрагивала мою жизнь.

Мы останемся подругами, но только на моих условиях.

В начале 1923 года мне должно было исполниться уже сорок лет. Я старалась как можно больше заботиться о здоровье, брала уроки танцев, воздерживалась от чрезмерных излишеств. Все кругом без устали повторяли, что я выгляжу вдвое моложе своего возраста, и спрашивали, в чем секрет моей молодости. Я, конечно, видела, что время и на мне оставило свой неуловимый отпечаток, но лесть проникала в мою душу, тешила сознание, когда я вспоминала, какой была прежде: худенькой, робкой девчушкой или дерзкой юной женщиной, которая пела в «Ротонде». Иллюзию собственной молодости я поддерживала короткой стильной прической, обрамлявшей мое узкое, как у эльфа, лицо, почти не знающее макияжа, если не считать туши, оттеняющей мои большие черные глаза, и ярко-красной помады, без которой я никогда не появлялась на людях. Бросая вызов общим правилам, я была всегда загорелой до бронзы, эту привычку я приобрела еще в Италии, и, глядя на меня, мои клиентки на всех пляжах от Лазурного Берега до Довиля стали мазать лицо кокосовым маслом.

И все же сорок лет — это серьезная веха в жизни, и я решила отметить ее не с показной скромностью, а дерзко, в том стиле, благодаря которому я и стала человеком известным. Вернувшись из «Бель Респиро», я арендовала просторный «Отель де Лозан» на улице Фобур Сент-Оноре — здание, построенное в 1719 году, с садом, который тянулся до авеню Габриэль, где мы с Боем провели наши самые счастливые годы. В каком-то смысле я повторяла судьбу своего отца с его охотой к перемене мест, а может, просто стала уставать нести в себе груз воспоминаний, которые, казалось, неизбежно скапливались в домах, где я жила. Я уже привыкла к скитальческому образу жизни и всякий раз с нетерпением ждала перемен, чтобы снова обставлять свою новую резиденцию коромандельскими ширмами из сандалового дерева, венецианскими зеркалами и античными статуями, купленными в Италии. Здесь я прибавила лампы из хрусталя с пергаментными абажурами и бежевые диваны в стиле Людовика XIV.

В этом доме я стала полноправной хозяйкой. Друзья приходили ко мне в гости толпами — Пикассо, Кокто, Дягилев и Вера Бейт, очаровательная рыжеволосая разведенка, приводившая с собой множество друзей и знакомых. Она познакомилась со мной в ателье и убедила меня открыть бутик в Лондоне. Но самые большие заказы поступали из Америки, где моя одежда как раз поспевала за быстро шагающим вперед миром, но славу я завоевала и в Англии тоже, и Вера была одной из самых моих верных и преданных сторонниц. Постоянно вращаясь в самых высоких английских кругах, она вечно нуждалась в деньгах, и я подкинула ей у себя работу: в обществе она должна была появляться только в моих моделях и тем самым привлекать ко мне новых клиенток.

— Послушай, — начала как-то Вера, — этот твой маленький писатель, Кокто, по-моему, ему надо лечиться.

Перед тем как пойти на представление «Русского балета», для которого я создавала костюмы, за коктейлем у меня в гостиной собрались друзья. На моем новехоньком, привезенном из Америки граммофоне крутилась пластинка Бесси Смит, мы с Верой сидели на высоких табуретах перед стойкой моего бара с зеркалами, откуда прекрасно были видны все собравшиеся.

Я отхлебнула из стакана:

— У него просто такая натура живая. Кстати, это он написал либретто для сегодняшнего спектакля. А перед премьерой всегда немного нервничает.

Тут Кокто взгромоздился с ногами на диван, что-то энергично жестикулируя, волосы его упали на воодушевленное лицо, а Мися, которая с большой неохотой приходила на мои званые вечера, поняв наконец, что иначе она будет скучать в одиночестве, подбадривала его.

— Что-то уж слишком живая. Ты что, не видишь, он от кокаина уже плывет? И еще вон тот костлявый, как, говоришь, его зовут?

— Раймон Радиге. Он тоже писатель.