Мадемуазель Шанель

Воспользовавшись преимуществом поистине экстраординарных навыков работниц ее мастерской, я создала Roubachka — блузу из черного крепдешина в крестьянском стиле. В коллекции также были отороченное каракулем пальто из шелкового бархата, с подкладкой из стеганого атласа в тон; черные, красные и золотые платья с квадратным вырезом и с коротким рукавом, по краям украшенным вышивкой, и опущенной талией; струящиеся как, водопад, платья, расшитые черным бисером. Для более традиционной повседневной одежды я предложила бледно-серые костюмы с накидками, отороченными беличьим мехом и подбитые фуляром, вязанные из синели свитера и шотландский трикотаж в сочетании с шелковой повязкой для новых причесок в стиле шингл, а также шляпки колокольчиком, украшенные булавками с искусственными драгоценными камнями. Наделали много шума и мои туфли на низком каблуке и с ремешком, застегивающимся на пуговицу, и юбки с низкой талией, которые смело открывали женскую ножку до середины икры. Этот силуэт в Париже окрестили garçonne[37] — словечко заимствовали из названия скандального романа Виктора Маргерита, — а в Лондоне и Нью-Йорке — «сумасбродка».

Русская коллекция принесла мне восторженные отзывы и в других странах. Заказы приходили сразу после демонстрации моделей, мой салон был всегда набит покупателями. Потребовалось нанять еще продавщиц, и я расширила штат, у меня работало несколько русских княгинь и графинь, которые очень нуждались, когда закончились деньги от продажи последних драгоценностей; всем надо было что-то есть и иметь крышу над головой. К концу 1922 года в трех заведениях на меня работало уже две тысячи человек.

Я упрашивала Бо увеличить производство духов «№ 5», поскольку мы не могли удовлетворить спрос. Его неспособность поддерживать производство на должном уровне привела бы к новым затруднениям в бизнесе, о чем бы я потом пожалела.

6

Скандал, касающийся уже лично меня, разразился, когда я вернулась в «Бель Респиро» в Гарше.

Вторая дягилевская премьера «Весны священной» Стравинского, которую я финансировала, обернулась полным триумфом, и «Русский балет» получил приглашение на гастроли в Германию и Испанию. Пока композитор и его труппа были на гастролях, в моем доме поселились приехавшие из Швейцарии его жена и две хилые дочери — видно было, что все это семейство долго не протянет. Вскоре после моего возвращения из Биаррица вернулся и Стравинский. Однажды он подстерег меня в гостиной и ни с того ни с сего объявил о своей неугасимой любви ко мне.

Поначалу я была даже польщена, хотя его заявление было для меня как гром среди ясного неба.

— Но там, наверху, ваша жена, — ответила я ему.

И действительно, оттуда, где мы стояли, послышался ее кашель, сухой, какой бывает при воспалении легких, — звук его проникал даже сквозь потолки.

— Она все знает, — сказал он. — Кому, как не ей, я могу излить душу и рассказать о своем великом чувстве?

Боже мой, этого еще только не хватало! Расставшись с одним нищим русским любовником, я еще не была готова принять другого. Стравинского трясло как в лихорадке, он сжимал мои руки, а тут еще, как на грех, с подносом вошла моя экономка Мари, но она, не подавая виду, будто что-то слышала, стала расставлять на столе чашки и тарелки с печеньем — мы как раз собирались пить чай. Выдержка у нее была образцовая, как и у ее мужа, дворецкого Жозефа, но вот за Стравинского я очень боялась — похоже, он был лишен этого качества; так и оказалось.

— Боюсь, это невозможно, — заявила я, вырывая руки. — Я… Вы меня простите, бога ради, но я не испытываю к вам тех же чувств. — (Его длинное жалкое лицо застыло.) — О да, конечно, я вас обожаю, я преклоняюсь перед вашим необыкновенным талантом, но, увы, не более того. Вы человек женатый. А я не замужем.

— Но раньше вы ведь любили женатых мужчин! — выпалил он. Впрочем, я так и не поняла, говорил он с гневом или с сожалением. Но этот его намек на Боя мне очень не понравился. Но затем он добавил: — Я все вижу. То, что мне про вас говорили, — правда. Ваше сердце отдано другому.

Дешевая мелодраматичность минуты могла бы вызвать пренебрежительный смех, но от его слов я застыла на месте и похолодела.

— И что же вам про меня говорили? — спросила я.

Он вытащил из кармана помятый желтый листок бумаги:

— Меня предупреждали. Но я надеялся, что Романов не сможет надолго удержать вашу привязанность, особенно когда ему нечего предложить столь изысканной, столь совершенной женщине, как вы.

— Дайте-ка взглянуть… — Я взяла у него листок — это была телеграмма, посланная из Парижа в Испанию, — и прочитала: — КОКО — МАЛЕНЬКАЯ ШВЕЯ, ХУДОЖНИКАМ ОНА ПРЕДПОЧИТАЕТ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ.

Я скомкала листок в кулаке. Не было нужды спрашивать, кто послал ему эту телеграмму, не пожалев на нее денег. Конечно, Мися, это была ее мелкая месть за то, что я финансировала проект Дягилева и он узурпировал ее место рядом со мной. Должно быть, однажды по секрету Стравинский сообщил ей о своем увлечении мной, и ей хотелось разрушить нашу с ним гипотетическую связь, существующую только в ее воображении.

Стравинский побледнел: