Мадемуазель Шанель

Война затягивалась и затягивала нас. Мои так называемые коллеги-модельеры приспосабливались как могли к условиям нормированной продажи тканей, к ограничениям, установленным немецкими властями на длину юбок и платьев; их нарушение влекло за собой огромные штрафы. Впрочем, мои финансы были вне поля зрения немцев. Хотя доступа к своим деньгам в банке у меня не было, я зарабатывала вполне достаточно, магазин приносил хороший доход, а я старалась поддерживать необходимый уровень поставок, постоянно пререкаясь с новыми владельцами компании «Духи Шанель», иметь дело с которыми было не менее сложно. Они настаивали на неизменности условий предыдущего контракта. И хотя мне удалось избавиться от Вертхаймеров, большего я не достигла, а мои требования заключить новый, более выгодный для меня контракт ни к чему не привели.

Каждую неделю я заставляла Шпатца ходить к Момму. Каждую неделю он возвращался с пустыми руками: в деле Андре не было никаких подвижек, ничего нового, хотя теперь я давала Момму достаточно денег на взятки, на эти деньги можно было бы устроить освобождение из лагеря целого легиона.

Как бы то ни было, новости из-за границы обнадеживали, чувствовалось движение к лучшему. Американские войска соединились с силами союзников, и к концу 1942 года Германия понесла тяжелые потери в России. Как и предсказывала Мися, ход войны стал меняться, и в результате преследование евреев во Франции усилилось: более четырехсот человек были арестованы и депортированы в лагеря, после того как их продержали на Вель д’Ив — огромном велотреке неподалеку от Эйфелевой башни.

Летом 1943 года стояла удушающая жара. По ночам я спала с широко распахнутыми окнами. В одну из таких ночей Шпатц рассказал мне об ужасных условиях, в которых содержались евреи: их оставили на много часов без воды на палящем солнце под стеклянной крышей велодрома, они буквально жарились живьем, пока туда не явилась группа протестующих во главе с католическими священниками, требуя, чтобы несчастных выпустили.

— Их разогнали слезоточивым газом и автоматными очередями, — говорил Шпатц, расхаживая по комнате, и, когда он пытался прикурить сигарету, руки его дрожали. — Многих тоже арестовали и выслали вместе с евреями.

Его неподдельный ужас заставил меня подняться и подойти к нему. Я взяла у него из рук зажигалку и сама прикурила для него сигарету.

— Тут уж мы ничего поделать не можем. — Мне самой противно было слушать себя, я презирала себя в эту минуту. — У нас на них нет никакой управы. — (Он закусил губу.) — В «Ла Паузе» мы помогаем всем, кому можем, — продолжала я. — Ты помог добиться освобождения друга Стрейца. А сколько народу мы помогли переправить через границу? Но здесь… Это было бы уже слишком.

— Они все погибнут, — сказал Шпатц. Его голос все еще дрожал, но звучал уже тверже. — Эта война стала настоящим кошмаром, такого мир до сих пор не видел. Германия будет полностью разрушена и уничтожена, это скажется на много поколений вперед. Единственная наша надежда в том… — Тут он внезапно замолчал, глубоко затянулся сигаретой, избегая смотреть мне в глаза.

Таким я его не видела, не видела его столь откровенной неуверенности.

— В чем дело? Что еще случилось? — Я слышала свой голос словно со стороны.

Он молчал. А когда наконец заговорил, то таким тихим голосом, что я едва разбирала слова.

— Мне кажется, за моей квартирой наблюдают. Момм рассказал, что несколько дней назад к нему в кабинет без предупреждения явилось гестапо с обыском. Он в панике. Говорит, они ищут в своих рядах любые улики, свидетельствующие о причастности к Сопротивлению.

— Момм — участник сопротивления? — недоверчиво спросила я.

Вместо ответа Шпатц прошел через всю комнату и закрыл окно. Через несколько минут в комнате стало жарко, как в сауне, на затылке у меня выступил пот. Мы стояли и молча смотрели друг на друга.

— У нас есть план, — начал он. — Чтобы покончить с этим немедленно, пока еще не поздно. Но это…

От страха у меня сжалось сердце. Андре оставался в плену. Все люди, связанные с этим делом в Берлине, теперь будут знать, что я тайно умасливала Момма, чтобы он отслеживал ход необходимых бумаг и увеличивал и так уже существенные выплаты взяток. А Шпатц был моим любовником. Нас видели вместе в ресторанах и здесь, в «Рице». Если гестапо его подозревает, сколько времени понадобится, чтобы они вызвали на допрос и меня?

— Что за план? — спросила я. — Рассказывай.

— Надо обратиться к союзникам, заключить с ними соглашение. Момм считает, что наш знакомый в Берлине, возможно, поддерживает освобождение Андре, потому что хочет как-то использовать в этом деле тебя.

Я нервно рассмеялась, запустив пальцы во влажные волосы:

— Не ты ли когда-то говорил мне, что вы не в бирюльки играете? А я не гожусь в шпионки. Да и какую роль я могу здесь играть?

— Ты знакома с Черчиллем, — произнес он.

Я застыла на месте. Чего-чего, а уж этого я никак не ожидала услышать, но по лицу Шпатца видела, что он говорит совершенно серьезно.

— Не думаешь ли ты… Я же виделась с ним всего несколько раз. И ведь он в Англии, а…