Мадемуазель Шанель

Я стояла, не чувствуя под собой ног. Кое-как повернулась к двери и застыла на месте, пытаясь осмыслить всю громадность случившегося. Как только откроются ворота монастыря и выпустят меня в мир, они закроются за моей спиной навсегда, если только я не стану умолять о позволении постричься в монахини. Попав в монастырь, я всегда хотела только одного: поскорей выбраться отсюда. Теперь же, когда настал этот момент, я колебалась. А если у меня ничего не выйдет? Что станется с нами, со мной, с Джулией и Антуанеттой? Иголкой швеи воевать с жестоким миром не так-то просто: маму это оружие не спасло. Спасет ли оно меня и моих сестер?

Я набралась храбрости и оглянулась. Возможно, впервые с тех пор, как я перешагнула порог кабинета аббатисы, она заметила оживший в моей душе страх.

— А что будет с Антуанеттой?

— Закончится ее срок пребывания здесь, и она тоже отправится в монастырь Святого Августина. — Аббатиса помолчала. — Помни о моем предостережении, Габриэль. В сердце простой девушки не должно быть места для бесплодных желаний. В жизни порой надо стремиться к чему-то совсем простому.

Я вышла, а она осталась сидеть за столом с письмом в руке от некой тетушки, которой я никогда в жизни не видела.

5

Я смотрела на нее и видела себя, с единственной разницей, что с самого рождения эту девушку баловали и нежили и ей, в отличие от меня, посчастливилось иметь не только обоих родителей, но и любящую старшую сестру, вышедшую замуж за нежного и преданного человека. Одним словом, передо мной было идеальное воплощение благополучной девушки.

Звали ее Адриенна Шанель. С первого взгляда мне захотелось возненавидеть ее.

Она выскочила из дому, чтобы встретить нас после нашего трехдневного путешествия от Обазина до монастыря Святого Августина. Возможно, от меня не укрылись бы все те же мрачные и унылые монастырские стены, тонкая колокольня и за двойными воротами двор, если бы я не устремила сейчас взор на ее тонкую фигуру, на пышную, как и у меня, копну черных как смоль волос. Она вела себя так, словно с самого детства нас знала, приветствуя жарким объятием и поцелуями в обе щеки, и несколько часов после этого я еще ощущала на себе запах ее лаванды.

— Как чудесно, наконец-то вы приехали, — заявила она сразу же.

Я смотрела на ее лицо, глаза с длинными пушистыми ресницами, широкий рот, стараясь обнаружить хоть малейшую тень сомнения или нерешительности. Вряд ли можно было обвинять ее в том, что она не пришла к нам на помощь, не спасла нас тогда, ведь мы с ней были одногодки. Когда умерла мама, Адриенна была еще совсем девочкой. И все же я поймала себя на горячем желании найти в ней хоть какие-нибудь недостатки.

— Ну вот, наконец-то мы вместе, и больше нам не надо разлучаться, никогда, — добавила она.

Я сразу заметила, что Джулия всем своим существом так и потянулась к Адриенне, излучающей поистине солнечное тепло. Мне бы вздохнуть с облегчением, поскольку надоел уже вечный скулеж моей бедной сестренки, которая со страхом смотрела в будущее, но в бездонных глубинах души уже шевелилось беспокойное чувство, еще не вполне осознанное и называемое завистью.

Но если бы я и осознала это чувство, то скорее бы откусила себе язык, чем призналась в нем. Я ведь прежде никогда и никому не завидовала. Как же теперь признаться себе в том, что мне так хочется быть похожей на мою добрую, великодушную тетушку?

В последующие несколько недель от нее нигде не было мне спасения. Нам обеим было по восемнадцать лет, и меня поместили в тот же дормиторий, что и Адриенну. Очень скоро я узнала, что это помещение предназначено для девушек из бедных семей, а вот дочери уважаемых семей, которые платили за образование дочерей, занимали куда более изысканный дормиторий в противоположном крыле. То есть снова все тот же Обазин, с такими же обидами, враждой и соперничеством. И я понимала: будучи новенькой, из нищей семьи, к тому же строптивой, одним словом, не такой, как все, я скоро стану мишенью для издевок и насмешек.

Но Адриенна без видимых усилий расчищала передо мной путь от всех помех и препятствий.

— Главное, не обращай на них внимания и не бери в голову, — сказала она, когда мы с Джулией, тесно прижавшись друг к другу, вошли в класс.

Девочки из богатых семей, в своих нелепых капорах, с пухлыми щечками, дружно повернули к нам свои носы.

— Что-то жареными каштанами запахло, — произнес кто-то.

Ага, намекают на нашу крестьянскую кровь. В Обазине я бы сразу на них набросилась. Однако Адриенна и бровью не повела. Она остановилась и спокойно оглядела их всех:

— Боже мой, Анжелика, какая очаровательная шляпка!

Та, кому адресовался столь неожиданный комплимент, покраснела как рак: ей стало стыдно своей бессердечной неучтивости.

— Спасибо, Адриенна, — промямлила она. — Кстати, ее сшила твоя сестра, мадам Костье.

— Правда? — заулыбалась Адриенна. — Очень, очень миленькая, просто прелесть. И тебе очень к лицу.

— Ты сказала «прелесть»? — не веря своим ушам, спросила я Адриенну, когда мы отошли в сторонку. — С чего ты это взяла? Капор ей совсем не идет, ни капельки. Как корове седло.