Мадемуазель де Мопен

Маленький паж до того измучился, что спал на руках у своего господина, и его голова со спутанными волосами болталась из стороны в сторону, как у мертвого. От крыльца до комнаты, которую отвели новому гостю, было довольно далеко, и слуга, шедший впереди, вызвался взять мальчика на руки, однако юный кавалер, который, впрочем, нес свою ношу, как перышко, поблагодарил, но отказался от помощи; он тихонько, чтобы не разбудить спящего, опустил его на кушетку с тысячей предосторожностей: мать — и та не сделала бы этого лучше. Когда слуга удалился, и дверь за ним затворилась, юноша опустился перед мальчиком на колени и попытался стянуть с него полусапожки, но его натруженные маленькие ступни так распухли, что разуть его было нелегко; во сне паж то и дело испускал невнятные стоны и вздохи, словно был на грани пробуждения; тогда юный кавалер прекращал свои попытки и выжидал, пока он снова погрузится в сон. Наконец, полусапожки поддались — это было самое трудное; снять чулки оказалось уже совсем просто. Когда с этим делом было покончено, господин аккуратно уложил ноги мальчика на бархат кушетки. Воистину — это были две самые славные ножки на свете, совсем невелички, белые, как новенькая слоновая кость, и слегка порозовевшие от тесных сапог, сжимавших их тисками семнадцать часов кряду, ножки меньше женских и такие нежные, словно никогда не ступали по земле; икры там, где их не скрывала одежда, были округлые, полные, гладкие, прозрачные и в тонких прожилках; безупречно изящные, они были ничуть не менее хороши, чем ступни.

Не поднимаясь с колен, молодой человек созерцал эти миниатюрные ножки с влюбленным восторженным вниманием; наклонившись, он взял левую и поцеловал, потом правую — и тоже поцеловал; затем принялся покрывать поцелуями икры, поднимаясь все выше и выше до того места, где начиналась одежда. Паж слегка поднял удлиненные веки и бросил на господина дружелюбный сонный взгляд, в котором не мелькнуло ни тени удивления. «Мне мешает пояс», — проговорил он, просунув палец под кушак, и вновь заснул. Господин расстегнул пояс, подложил под голову пажа подушку и, дотронувшись до его ног, которые уже не горели огнем и даже слегка озябли, бережно укутал их своим плащом, а потом придвинул вплотную к кушетке кресло и сел. Так прошло два часа; молодой человек смотрел на спящего ребенка, ловя тени сновидений, скользившие по его челу. В комнате было слышно только ровное дыхание мальчика да тиканье стенных часов.

Картина была поистине чарующая. В сопоставлении этих двух типов красоты таился эффект, которым не преминул бы воспользоваться искусный живописец. Господин был хорош собой, как женщина, а паж — как юная девушка. Круглое, розовое лицо, прикрытое прядями волос, напоминало персик среди листвы; оно было такое же свежее и бархатистое, хотя природные краски его слегка потускнели от дорожной усталости; из-за неплотно сомкнутых губ виднелись зубы молочной белизны, а нежные ослепительно-белые виски были покрыты сеточкой лазурных прожилок; его ресницы, похожие на те золотистые нити, что витают вокруг девичьих головок на картинах в молитвеннике, доходили ему чуть не до середины щек; длинные шелковистые волосы отливали одновременно золотом и серебром: в тени — золотом, а на свету — серебром; шея у него была полная и вместе с тем хрупкая, она словно опровергала принадлежность его к тому полу, на который указывал его наряд; две-три пуговицы камзола, расстегнутые, чтобы облегчить дыхание, позволяли увидеть в распахнутом вороте сорочки тонкого голландского полотна кусочек нежной упругой кожи изумительной белизны и начало округлости, которую странно было обнаружить у мальчика; присмотревшись как следует, можно было бы заметить, что бедра у него тоже чересчур развиты. Читатель волен думать об этом, что ему заблагорассудится; мы предлагаем ему свои догадки — и только; нам известно не больше, чем ему, но в скором времени мы надеемся узнать больше и обещаем честно делиться с ним нашими открытиями. Пускай читатель, коль скоро взгляд его бесцеремонней нашего, устремит глаза под кружево этой сорочки и решит по совести, слишком или не слишком округлы эти выпуклости; но предупреждаем, что занавески задернуты, и в комнате царит полумрак, не слишком располагающий к исследованиям такого рода.

Кавалер был бледен, но бледность его была золотистого оттенка и преисполнена силы и жизни; его зрачки были лазурного цвета и подернуты влагой; прямой тонкий нос придавал профилю гордое и энергичное выражение, а кожа лица была так нежна, что само лицо словно излучало свет; линию его рта в иные минуты смягчала необычайно ласковая улыбка, но уголки его губ были опущены, а сами губы плотно сжаты, как у персонажей на картинах старых итальянских мастеров; это сообщало лицу чарующе надменный вид, непередаваемо пикантную smorfia⁴, какое-то необычайное и прелестное выражение ребяческой капризности и недовольства.