Мадемуазель де Мопен

Если бы женщины знали! Как часто самый преданный любовник изменяет самой обожаемой возлюбленной! Можно предположить, что женщины платят нам тою же монетой, и с лихвой, но они, точно так же, как мы, об этом помалкивают. Любовница — это обязательный мотив, который обыкновенно прячется под узорами да завитушками. Сплошь и рядом поцелуи, которые она принимает, предназначены вовсе не ей; в ее лице лобзают другой женский образ, и ей то и дело перепадают блага (если это можно считать благами) от вожделений, внушенных другой женщиной. Ах, сколько раз, бедная Розетта, ты служила телесным воплощением моей мечте и замещала собою соперниц; скольких измен ты была невольной сообщницей! Если бы в те минуты, когда мои руки с такой силой тебя обнимали, а мои губы так тесно, как только возможно, приникали к твоим, ты могла помыслить, что и твоя красота, и твоя любовь тут ни при чем, что твой образ отдален от меня за тысячу лье; если бы тебе сказали, что глаза мои, затуманенные любовной негой, смыкаются лишь для того, чтобы не видеть тебя и не рассеивать иллюзию, которой ты служила всего-навсего дополнением, и что ты оставалась не более чем орудием сладострастия, средством обмануть вожделение, которое невозможно утолить!

О, небесные создания, прекрасные девственницы, хрупкие и прозрачные, что опускаете долу фиалковые глаза и складываете лилейные руки для молитвы на золотом фоне картин старых немецких мастеров; святые с витражей, мученицы с заставок в требниках, что улыбаетесь так ласково между завитками арабесок и, такие белокурые, такие свежие, выглядываете из-под цветочных гирлянд орнамента; вы, прекрасные куртизанки, чья нагота прикрыта лишь разметавшимися прядями волос, возлежащие на усыпанных розами кроватях под пышными пурпурными занавесями, в браслетах и ожерельях из крупного жемчуга, с веерами и зеркалами, которые закат испещрил в сумерках огненными блестками, и вы, смуглые девы Тициана, что с такой сладострастной негой являете нам свои волнующие бедра, упругие крепкие ляжки, гладкие животы и гибкие мускулистые спины; античные богини, вы, что белыми призраками выситесь под сенью садов, — все вы принадлежите к моему сералю, все вы, одна за другой, перебывали в моих объятиях. Святая Урсула, я целовал тебе руки, притворяясь, будто целую руки Розетты; я играл с черными кудрями прекрасной уроженки Мурано — то-то пришлось Розетте потрудиться потом, чтобы расчесать свои локоны! — девственная Диана, я был тебе ближе, чем Актеон, и вовсе не превратился в оленя: я заменил тебе прекрасного Эндимиона! Сколько соперниц, которым невозможно противиться и нельзя отомстить! А ведь они даже не всегда запечатлены на полотне или в камне!

Женщины, когда вы замечаете, что возлюбленный ласкает вас нежнее обычного, обнимает более страстно, чем всегда, когда он прячет лицо у вас в коленях, а потом, подняв голову, глядит на вас увлажнившимся, блуждающим взглядом; когда наслаждение лишь распаляет его желание, когда он поцелуями заставляет вас умолкнуть, словно боясь услышать ваш голос, — не сомневайтесь: он понятия не имеет о том, что вы здесь; в этот миг он лицезрит свою несбыточную мечту, а вы лишь придаете ей плоть и кровь, исполняете ее роль. Немало горничных насладилось любовью, внушенной королевами. Немало женщин насладилось любовью, внушенной богинями, а весьма заурядная действительность нередко становилась пьедесталом для идеального идола. Вот почему поэты обычно избирают возлюбленных из числа жалких замарашек. Можно десять лет кряду спать с женщиной и так и не увидеть ее ни разу — такое случалось со многими гениальными людьми, чьи связи с низкими или ничтожными женщинами дивили весь свет.

Все мои измены по отношению к Розетте были только в этом роде. Я предавал ее только ради картин и статуй, и она была замешана в этих изменах наравне со мной. На совести у меня нет ни одного телесного предательства, в котором бы я мог себя упрекнуть. В этом смысле я чист, как белые снега Юнгфрау; а все-таки, хотя я ни в кого не влюблен, мне хотелось бы влюбиться. Я не ищу случая, но не огорчусь, если он представится; а если бы он представился, я бы, возможно, и не воспользовался им, ибо в глубине души убежден, что с другой женщиной у меня все было бы точно так же; и пускай уж это будет Розетта, а не другая, поскольку, если отвлечься от женщины, у меня, по крайней мере, остается славный товарищ, остроумный и чарующе безнравственный, и это соображение удерживает меня далеко не в последнюю очередь, ибо, утратив любовницу, я был бы очень огорчен утратой друга.

Глава четвертая