Беседуя в таком духе, мы вошли в залу нижнего этажа, стены которого были отделаны фламандскими ткаными обоями старинной выделки. На них были изображены огромные деревья с острыми листьями, служившие приютом рою фантастических птиц; поблекшие от времени краски являли взору причудливые сочетания оттенков: небо зеленое, деревья великолепного синего цвета с желтыми бликами, а тени в складках на одеяниях персонажей подчас совсем другого цвета, чем сами одеяния; тела выглядели как деревянные, и нимфы, разгуливавшие под линялой лесной сенью, напоминали распеленутые мумии, вот только пурпурные губы, сохранившие свой первоначальный цвет, улыбались живой улыбкой. На переднем плане топорщились высокие растения небывалого зеленого оттенка, усеянные огромными пестрыми цветами, чьи пестики напоминали собой павлиньи хохолки. В черной сонной воде, исчерченной потускневшими серебряными нитями, торчали, стоя на одной тоненькой лапке, похожие на философов серьезные задумчивые цапли: головы их были втянуты в плечи, а длинные клювы покоились на выпуклых жабо; сквозь просветы среди листвы виднелись вдали маленькие замки с башенками, похожими на перечницы, с балконами, полными прекрасных дам в пышных уборах, следящих за шествующими мимо процессиями или мчащимися охотниками.
Причудливые очертания скал, с которых низвергались потоки белой шерсти, сливались на горизонте с пухлыми облаками.
Более всего меня поразила одна охотница, выстрелившая в птицу. Ее разжатые пальцы только что отпустили тетиву, и стрела полетела; но это место пришлось на угол; стрела угодила на другую стену и летела совсем в другую сторону, а птица на своих недвижных крыльях мчалась прочь и, казалось, хотела перепорхнуть на соседнюю ветку.
Эта оперенная стрела с золотым наконечником, вечно летящая по воздуху и никогда не достигающая цели, производила донельзя странное впечатление; она была словно печальный и мучительный символ судьбы человеческой, и чем дольше я на нее глядела, тем глубже постигала ее таинственный и зловещий смысл. Вот она, охотница: стоит, выставив вперед полусогнутую ногу, глаза с шелковыми зрачками широко распахнуты и потеряли из виду стрелу, отклонившуюся от своего пути; тревожный взгляд словно ищет яркого фламинго, которого она хотела подстрелить, ожидая, что он вот-вот упадет к ее ногам, пронзенный насквозь. Возможно, это грех моей фантазии, но, по-моему, лицо ее было проникнуто такой же томностью и таким отчаянием, как лицо поэта, который умирает, так и не написав шедевра, что должен был прославить его, и предсмертный хрип безжалостно душит несчастного в тот миг, когда он пытается диктовать.
Я толкую тебе об этих обоях долго, и, пожалуй, дольше, чем следовало бы; но меня всегда, на удивление сильно, занимал этот фантастический мир, созданный старинными ткачами.
Я страстно люблю эту воображаемую растительность, травы и цветы, которых нет в природе, леса с неведомыми деревьями, где бродят единороги, козероги и белоснежные олени с золотым распятием между ветвистых рогов, преследуемые обычно рыжебородыми охотниками в сарацинском платье.
В детстве я никогда не входила без содрогания в комнату с ткаными обоями и всякий раз едва осмеливалась шелохнуться.
Все эти фигуры, словно стоящие вдоль стен, фигуры, которым шевеление ткани и игра света словно сообщают какую-то волшебную жизнь, казались мне соглядатаями, наблюдавшими за моими поступками, чтобы потом в свое время обо всем доложить, и в их присутствии я ни за что не съела бы яблоко или пирожное, взятое без спросу. Сколько всего могли бы рассказать эти исполненные важности существа, если бы могли разжать свои алые шелковые уста и если бы звуки могли проникать в раковины их вышитых ушей! Скольких убийств, предательств, низких прелюбодеяний и всевозможных злодейств были они безмолвными свидетелями!..
Но оставим обои и вернемся к нашей истории.
— Алкивиад, я пойду и сообщу бабушке о вашем приезде.
— Ну, это не столь спешно, сестрица, давайте сперва присядем и немного побеседуем. Позвольте представить вам кавалера, его имя Теодор де Серанн, и он погостит здесь некоторое время. Нет необходимости просить вас, чтобы вы приняли его получше: его наружность достаточно его рекомендует. (Я передаю его слова; не упрекай меня, кстати и некстати, в бахвальстве.)
Красавица слегка кивнула головой, словно в знак согласия, и мы заговорили о другом.
Во время беседы я присмотрелась к ней пристальней и внимательней, чем поначалу.
Ей минуло, должно быть, года двадцать три или двадцать четыре, и траур был ей как нельзя более к лицу; по правде сказать, она не выглядела ни очень уж угрюмой, ни чересчур удрученной, и едва ли она съела бы прах своего Мавсола, размешав его в супе на манер ревеня. Не знаю, много ли слез пролила она по своему усопшему супругу; если даже много, то во всяком случае это было совсем незаметно, и хорошенький батистовый платочек, который она сжимала в руке, был совершенно сух.