Мадам

На прощальном банкете Ежик прилагал все усилия, чтобы оказаться как можно дальше от своего товарища, особенно за столом. Но все напрасно. Доцент маневрировал таким образом, чтобы всегда быть где-то поблизости, а когда сели за стол, ловко устроился напротив Ежика, которого профессор Билло попросил сесть справа от себя. Ежик сжал зубы и на мгновение закрыл глаза. Adieu, delicieuse ambiance! Прощай, непринужденность и легкая беседа! Праздник испорчен. Напряжение и скованность опять его удел. А может быть еще хуже, если только этот хряк начнет болтать — острить, разглагольствовать. К тому же напьется! От одной только мысли об этом Ежика начинало тошнить и холодный пот покрывал спину.

К сожалению, на этот раз опасения Ежика оправдались, хотя поведение доцента оказалось совершенно иным, чем воображаемые кошмары. Он начал как добрый друг, преданный импресарио… расхваливать перед профессором Билло достоинства Ежика.

«Это наш лучший сотрудник! — с воодушевлением разглагольствовал он, будто Ежик был вещью на аукционе или скаковой лошадью. — Наша гордость и слава! Его уважают специалисты и обожают студенты. Благодаря его усилиям наш факультет приобрел известность и популярность. Молодежь со всех факультетов потянулась к нам. Таким образом, французская культура, особенно литература XVII века, столь близкая всем собравшимся, обретает в нашей стране тысячи поклонников. Роль моего коллеги в этом благородном деле популяризации просто неоценима. Я, посвятивший себя изучению творчества Луи Арагона, не могу с ним равняться. Никто у нас не сделал столько для блага Франции, сколько он, — не только ваш единомышленник, но настоящий посол вашей страны. Поэтому, в соответствии с возложенной на него миссией, он должен постоянно поддерживать контакт со своей духовной родиной. Его визиты во Францию — это не только бесценный капитал для него самого, но и для многих других, которые полными пригоршнями черпают — и жаждут в дальнейшем черпать — из этой неиссякаемой сокровищницы…»

«Прошу вас, прекратите», — простонал по-польски Ежик.

«Quoi? Qu'est-ce qu'il a dit?»[99] — спросил профессор Билло у доцента.

«Il est très très modeste![100] — объяснил с покровительственной улыбкой Доловы. — Он просит, чтобы я его не захваливал… Но вы меня послушайте, monsieur le professeur: его визиты во Францию пойдут на пользу всем нам. Клянусь…»

От дальнейшей пытки выслушивания этой бесстыдной рекламы Ежика спас официант, который принес первое блюдо — блины с черной икрой. Доцент запнулся на полуслове.

«О la la! Quelles délices! — с восторгом воскликнул он. — C'est un festin royal!»[101] И спросил у официанта, что это за икра.

«Самая лучшая, астраханская, — с гордостью ответил официант. — Наисвежайшая! Прямо из России. У нас собственный поставщик».

С толстых губ доцента, с удовольствием поедавшего щедрую порцию икры, не сходила хитрая улыбочка.

Домой Ежик возвращался в расстроенных чувствах. Хотя, казалось, все прошло хорошо, и даже лучше, чем он мог ожидать, радости он не ощущал, наоборот, испытывал отвращение. Унижение. Смятение. Высокий полет души, чистейший кристалл поэзии божественного Расина — этот мир тончайших идей и совершенных форм был изгажен. Здесь — красота и гармония античных образцов и французская clarté в изысканном стиле, а там — советская икра под грязными трусами, тайком распроданная по кабакам, и какой-то вздор — стержни для шариковых авторучек — для незаконной торговли с «частниками».

Но это еще цветочки! Выезжал он с повадками гордого аристократа духа, за которым какой-то там негодяй будет следить и присматривать, а вернувшись домой, составит на него рапорт. А что получилось на деле? Кто к кому залез в багаж? Кто кого может теперь скомпрометировать? Получается, что — хоть и невольно, — но он возвращался домой как потенциальный стукач и сексот! Он узнал о доценте такое, что мог бы его просто уничтожить или хотя бы шантажировать. «Ну, что там, коллега, на этот раз? С икрой как по маслу прошло? Сколько давали? Доход приличный? А стержнями действительно стоит подзаняться?» И дальше его дергать в том же духе, чтобы он полностью усвоил, что получит по лапам, если перейдет в наступление. Отвратительно, не правда ли? Особенно если вспомнить, что доцент и не пытался строить против него какие-то козни. Он, скорее, готов был поддержать его (хотя ради собственной корысти). Ежик, разумеется, ничего такого не сделал бы. Даже чтобы защитить себя, он не донес бы на доцента, а что уж говорить о потенциальном шантаже. Однако уже только то, что подобные мысли вообще возникали в его голове, злило Ежика и вызывало у него отвращение к самому себе.

Но хуже всего было унижение. Навязчивое ощущение, что его использовали. Торговали его личностью, его способностью… понять творчество Расина! «Научный обмен»! Это торговля живым товаром! Он стал объектом сделки. Его сдали в прокат! Как вещь. Как раба. Чтобы доцент полузаконным способом мог «подзаработать» пару сотен долларов — на «тачку» или более просторную «хату». Да, это было невыносимо!