Мачо чужой мечты

— А! Точно! Я читал о нем книгу какого-то театроведа, сейчас расскажу, что помню. Анчаров ходил по лезвию ножа, он пригрел в своем коллективе одиозных актеров, защищал права геев, поддерживал диссидентов, дружил с людьми, попавшими в опалу. В его театр ломились, буквально ломали двери, зрители почитали за счастье постоять в проходе или посидеть на полу у сцены. Актеры гордились, получив у Анчарова роль из двух слов: «Карета подана». Поговаривали, что фанатами Анчарова были некоторые члены Политбюро, а еще рассказывали, якобы спектакли режиссера, записанные на пленку, показали на самом верху. Очевидно, те, кто спланировал акцию против режиссера, надеялись вызвать гнев всесильных людей, но один из них неожиданно сказал:

«Антисоветчина, но он талантлив, и трогать его нельзя. Наоборот, пусть ездит на Запад. Станут нас ругать, ответим: „В СССР есть свобода слова, смотрите спектакли Анчарова“».

Правда ли, что состоялся подобный разговор, не знает никто, но режиссера не посадили в лагерь, не выдворили из страны, просто отчаянно ругали в газетах, не давали званий, обходили наградами, но тем не менее работать не запрещали.

— Молодец! — похвалила любовника Юля. — Это все?

Володя почесал переносицу.

— Еще он был любим женщинами, женился в преклонных годах на какой-то молодой девице, та родила ребенка… Подробностей не назову. Эта часть книги мне была неинтересна, я ее просто пролистал. Единственное, что знаю точно, Анчаров сейчас причислен к классикам, он получил все мыслимые и немыслимые награды, его осыпали почестями, обвесили лавровыми венками, закидали орденами и медалями. Несмотря на старость, Константин Львович бодр, активно работает, причем не только ставит пьесы, но и преподает в вузе, пишет статьи, даже ходит по тусовкам.

— Это все? — вновь спросила Юля.

Коэн дернул плечом.

— Вроде да.

Чупинина плюхнулась на диван, задрала ноги на спинку и заговорила:

— Верно рассказал. Правда, сейчас Анчаров уже не имеет былой популярности. Раньше он единственный из всех позволял себе в спектакле изобразить, допустим, сцену в метро. Люди спешат по эскалатору, и один пассажир говорит другому:

«Отойдите, я тороплюсь. Те, кто стоят, должны находиться справа».

«Верно, — отзывался второй актер, — справа нет движения, вот слева, там жизнь».

В этом месте зрители начинали аплодировать и шушукаться:

«Ах, как смело! Анчаров намекает на левую оппозицию в советском обществе».

Но сейчас подобные фразы уже никого не восхищают, сменилось поколение, для молодых Константин Львович — посыпанный перхотью пень. Но все равно он классик, борец за демократию и так далее. Правильно?

— Ну? — кивнул Владимир, не понимавший пока, куда клонит Чупинина.

Юля потерла руки.

— А теперь слушай. Анчаров стукач.

Коэн вытаращил глаза:

— Не понял.

— Внештатный сотрудник КГБ, — возбужденно продолжала любовница, — работал под кодовой кличкой «Станиславский». Кагэбэшникам не откажешь в чувстве юмора. Сколько он народу сдал! Я имею убойный материал.

— Ох и ни фига себе, — простонал Владимир.

— Сохранилось все, — ликовала Юля, — доносы, расписки, заявления Анчарова с просьбой предоставить ему за заслуги квартиру, дачу, разрешить приобрести иномарку. Супер, да? Между прочим, правдолюб всем врал, что «мерс» ему подарили в качестве премии французы.

— Ага, — растерянно кивнул Коэн, — Юль, не пиши о нем.

— Почему? — прищурилась любовница. — Взорвется бомба, дерьмо попадет в вентилятор!

— Лучше не надо.

— С ума сошел?

— Понимаешь, Анчаров — символ порядочности, — забормотал Владимир, — некий термометр, которым измеряют интеллигентность. Многие пятидесятилетние люди уверены: мир менялся, рушились режимы, но Анчаров оставался самим собой. Он не дрогнул в советские времена, не встал на колени в перестройку, не удрал на Запад, не купился за кусок колбасы, выстоял в революцию. Константин Львович — человек, на которого следует равняться. Ты сейчас разрушишь идеал, а людей нельзя лишать иллюзий, пожалей читателей. Одно дело писать, как некая певичка затевает фальшивый развод с мужем, чтобы привлечь к себе внимание прессы, другое — сталкивать с пьедестала кумира. С таким же успехом можно сообщить, что стихи за Пушкина кропал камердинер. Представляешь волну народного гнева и разочарования?

— Ой, сейчас заплачу, — фыркнула Чупинина, — имей я доказательства о «неграх» Пушкина, мигом бы забацала матерьяльчик. А таких, как Анчаров, надо сбрасывать с вершин! Ишь, борец за правду! Орал о своем неприятии советской власти, давал убежище на даче диссидентам, а потом таскал магнитофонные записи бесед с ними в КГБ!

«Сама ты хороша, — чуть было не ляпнул Коэн, — разве ты имеешь право осуждать Анчарова?»

По счастью, Владимир поймал фразу на кончике языка. Юлечка не заметила странного выражения на лице любовника и азартно выкрикнула:

— Это еще не все!

— Что еще? — поразился Коэн.

— Чудовищная вещь!

— Хуже стукачества?

— Намного!

— Говори.

— Догадайся!

Владимир развел руками.

— Он болен СПИДом?

— Нет.

— Сифилисом?

— Речь не о здоровье, — захихикала Юля, — хотя и о нем тоже.

— Не понимаю.

— Сдаешься?

— Да.