М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность

Запальчивость поэта вызвала смех со стороны Столыпина, который тут же заметил, что у “Мишеля слишком раздражены нервы”. Но поэт уже был в полной ярости, он не слушал собеседника и, схватив лист бумаги, сердито поглядывая на Столыпина, что-то быстро чертил, ломая карандаши, по обыкновению, один за другим. Увидав это, Столыпин полушепотом и улыбаясь заметил: “la poésie enfante!” (поэзия зарождается!) Наконец раздраженный поэт напустился на собеседника, назвал его врагом Пушкина и, осыпав упреками, кончил тем, что закричал, чтобы он сию же минуту убирался, иначе он за себя не отвечает. Столыпин вышел со словами: “Mais il est fou à lier” (Да он дошел до бешенства, его надо связать!) Четверть часа спустя Лермонтов прочел Юрьеву заключительные 16 строк своего стихотворения.

С. А. Раевский, сожитель Лермонтова, возвратясь домой, пришел в восторг от нового окончания стихотворения на смерть Пушкина и стал распространять эти сильные стихи. Ни ему, ни самому поэту и в голову не приходило, что за них можно пострадать.

Между тем на многолюдном рауте у графини Ферзен A. M. Хитрово, разносчица всевозможных сенсационных вестей, обратилась к графу Бенкендорфу со злобным вопросом: “А вы читали, граф, новые стихи на всех нас, в которых la crème de la noblesse[4] отделывается на чем свет стоит молодым гусаром Лермонтовым?” Она пояснила, что стихи, начинающиеся словами “А вы, надменные потомки”, являются оскорблением всей русской аристократии, и довела графа до того, что он увидал необходимость разузнать дело ближе. Граф Бенкендорф знал и уважал бабушку Лермонтова, бывал у нее, ему была известна любовь ее к внуку, но, при всем желании дать делу благоприятный оборот, он ничего уже не был в состоянии сделать. На другое же утро он заметил Л. В. Дубельту, говоря о слышанном на вечере, что “если Анна Михайловна (Хитрово) знает о стихах, то не остается ничего более делать, как доложить о них государю”. И действительно, когда граф явился к императору, чтобы доложить о стихах в самом успокоительном смысле, государь уже был предупрежден, получив по городской почте экземпляр стихов с надписью: “Воззвание к революции”. Подозрение тогда же пало на госпожу Хитрово.

Арест Лермонтова произошел следующим образом. Посланный в Царское Село осмотреть бумаги поэта и арестовать его Веймарн нашел квартиру нетопленной, ящики стола и комодов пустыми. Отсутствие Лермонтова прикрыли внезапною болезнью его, приключившеюся при посещении внуком престарелой бабки, и ограничились затем только выговором ближайшему виновнику недосмотра полковнику Саломирскому, позволившему офицеру самовольно отлучиться от полка и проживать в Петербурге. Затем обратились в петербургскую квартиру Лермонтова, и 21 февраля поэт был посажен на гауптвахту в Петропавловской крепости.

В тот же день с Раевского были сняты показания. Решившись взять на себя вину в распространении стихов друга и для того, чтобы показания Лермонтова не разнились с его показаниями, он черновую, писанную карандашом, положил в пакет, адресовав его на имя крепостного человека Лермонтова, Андрея Иванова. К черновой приложена была записка:

“Андрей Иванович! Передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал записку министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с нею, и тогда дело кончится ничем. А если он станет говорить иначе, то может быть хуже. Если сам не сможешь завтра же поутру передать, то через Афанасия Алексеевича (Столыпина). И потом непременно сжечь ее”.

Доставить пакет этот Раевский поручил одному из сторожей. Пакет был перехвачен и немало усугублял виновность Раевского в глазах судей.

После домашнего допроса Лермонтова посадили в одну из комнат верхнего этажа Главного штаба. К нему пускали только камердинера, приносившего обед. Поэт велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько стихотворений, а именно: “Когда волнуется желтеющая нива”, “Я, Матерь Божия”, “Сосед”, “Узник”.