M/F

— Ты иностранец, — сказал инспектор с каким-то даже довольством в голосе. — Ты просто не понимаешь каких-то вещей, которые здесь происходят.

Я заерзал на тростниковом сиденье, пытаясь сесть поудобнее. Кабинет был чистый, простой, всей своей обстановкой он как бы открещивался от тех грязных дел, что, очевидно, творились — в калейдоскопе комплексных алломорфов — в камерах и комнатах для допросов за задернутой пластиковой занавеской. Было слышно, как кого-то рвет и как кто-то орет на него, угрожая новым насилием, если тот немедленно не прекратит. Еще дальше несколько человек пели хором какой-то, кажется, гимн — не пьяно, а очень торжественно и серьезно. Палка ритмично постукивала по столешнице, аккомпанируя угрожающим односложным словам. Откуда-то робко просачивался слабый фекальный душок. Я спросил:

— А можно мне сигарету?

— Конечно, конечно. Предпочитаешь какую-то особую марку? Турецкую с опиумом? С мескалином? С лечебной смесью от астмы?

Последний удар попал в самую точку. Дышал я с трудом: набирал в легкие воздух, но каждый раз мне не хватало какой-то малости, чтобы как следует продышаться. Я сказал:

— Предпочту «Синджантин».

— Простите, сэр, нет в наличии, — сказал инспектор с самым серьезным видом. Рты констеблей расплылись в ухмылке; пустые черные глаза порицали веселье, как сам закон. — Видишь ли, мы тут не любим оружие, — продолжал инспектор. — Особенно в руках у простых обывателей и особенно — у чужестранцев. Почему правду не говоришь?

Я говорил правду. Как и всякая правда, она звучала неправдоподобно. Инспектор сказал:

— Теперь что касается твоего выступления на рынке. Иностранцам у нас запрещается работать за деньги без официального разрешения, каковое запрашивается заранее. Так что, сынок, у тебя целый букет неприятностей.

— Я не знал. Мне никто не рассказывал о здешних законах.

— О законах никто никому не рассказывает. Закон считает само собой разумеющимся, что закон знают все.

— Прошу прощения.

Инспектор опять посмотрел на все то, что патрульные выгребли у меня из карманов при обыске, и сказал:

— Каститские доллары, заработанные незаконно. Их нам придется изъять. А вот тут, в этой вырезке, кажется, говорится о какой-то грязной книжонке. И чего ты ее с собой носишь?

Это была рецензия из «Видда» на книгу прелестницы Карлотты. Я сказал:

— Я однажды встречался с автором.

— Правда? Дела кругом плохи, да?

— Непонятно только почему.

Инспектор тут же оживился, хотя и беспристрастно и как-то даже отстраненно, как будто я просто подал ему реплику в драматическом диалоге, предусмотренную сценарием. Он отодвинулся от стола, отчего ножки стула проехались по линолеуму с пронзительным скрипом, встал, выпрямился в полный рост, внушительный и огромный в глубине сцены, как бы обрамленной двумя констеблями, превратившимися в кариатиды на авансцене. Инспектор принялся расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину.

— Значит, тебе непонятно почему? Непонятно тебе, да? Я могу объяснить, очень даже могу объяснить почему, вот уж действительно — почему. Почему, почему, почему, Бог свидетель, я так могу icsplijcari, если ты понимаешь по-нашему, это твое «почему», что у тебя в словаре не останется вообще никаких «почему», дружочек. Как тебе такой вариант, а? Почему, почему, почему в самом деле?

Он дошел до центра комнаты, вернулся к своему столу, оперся ладонями о столешницу, отчего мышцы у него на руках рельефно напряглись, и нахмурился, глядя с большой высоты на вырезку из «Видда».

— Во-первых, слишком много китайщины, — заявил он. — Что у тебя общего с этими китаезами?

Странно, что он это сказал. Я ответил:

— Предполагается, что я должен жениться на некоей мисс Ань. В каком-то смысле от этого я и пытаюсь сбежать.

— Ага, и она как-то связана с мисс Ту Кань и теми китайскими сигаретами, которые ты просил?

— «Синджантин». Они корейские, не китайские. А хозяйка отеля «Батавия» (а вы, случайно, не знаете, как, черт возьми, мне теперь расплатиться за номер, если вы отобрали все мои деньги?) курит «Джи Сэм Со».

— Ту кань син джан тин джи сэм со. Все одно к одному, разве нет?

Мне нечего было на это ответить, но теперь меня беспокоило кое-что другое. Какое-то смутное ощущение, что некая сила тянет меня на восток, к мисс Ань, несмотря на все усилия идти своим собственным путем. У меня не было времени подумать об этом, потому что вошел сержант и сразу следом за ним — два новых констебля. Сержант был без темных очков. Тяжелые мешки у него под глазами, воспаленными и усталыми, как будто в последнее время он только и делал, что писал многочисленные отчеты, походили на складки слоновьей кожи и изрядно портили его лицо, само по себе длинное и аскетически худое, — так что в очках он смотрелся бы лучше. Может быть, темные очки — привилегия констеблей, компенсация за низкое жалованье или ширма для голенькой неоперившейся человечности, которая потихонечку уничтожается при повышении в чине? Сержант говорил на британском английском и держался с инспектором фамильярно. Не отдав честь, он сказал:

— Выезжали проверить сигнал. Там все чисто, Джек. Фейерверки, я думаю.