M&D

– Я нашла тебя. И я не хочу тебя терять. Не хочу.

Он что-то бормотал робко и страстно, слова застревали у него в горле. С холмов спускались сумерки, и последние отсветы солнца гасли на востоке. Она заговорила снова.

– Если бы ты знал мою жизнь, если бы видел, какой пустой была она до тебя, то понял, что ты значишь для меня, и не думал бы о том, чтобы меня покинуть.

Но самое спокойствие её голоса и ровность её шага, видимо, раздражали его. Он уже не говорил, а почти кричал ей о своих переживаниях, о жгучем влечении к ней, о пытке неотступных мыслей, о том, как он всюду, во всякий час, и ночью и днём, видит её, взывает к ней, простирает к ней руки. Теперь он узнал недуг любви.

– Я понял, что нашёл как раз то, что искал всю жизнь. Тонкость твоей мысли, твоё изящное благородство, твоя умная гордость – всё это я вдыхаю с ароматом твоего тела. Когда ты говоришь, мне кажется, будто душа слетает с твоих уст, и я страдаю, потому что не могу прижаться к ним губами. Твоя душа для меня – это благоухание твоей красоты. Во мне ещё сохранился инстинкт первобытного человека, и ты пробудила его. Я чувствую, что люблю тебя с простотой дикаря.

Ференц говорил ей слова, которые она никогда не слышала от мужчин, но всегда мечтала, чтобы когда-нибудь красивый мужчина пришёл бы к ней и сказал именно это.

– …найдя тебя, я стал тем, что я есть на самом деле. То, что было раньше – просто недоразумение. Это ничто. Моя жизнь началась с появлением тебя. Ты не можешь не видеть этого.

Она кротко взглянула на него и ничего не ответила. В эту минуту среди сгустившегося мрака возникли огоньки; они наплывали издалека, послышался весёлый напев. И вскоре, словно призраки, гонимые ветром, показались три кареты. Впереди двигалась карета с музыкантами, в следующей – человек шесть развеселых молодых людей горланили песни, в третьей карете жених с невестой и двое свидетелей.

Процессия двигалась быстро. Упряжки мчались по мосту, торопясь навстречу первой брачной ночи. Ференц и Имоджин провожали взглядами этот свадебный смерч – музыкантов, молодых, и гостей.

Разноцветный вихрь пролетел.

Имоджин вздохнула:

– Живут же люди.

Он как будто не слышал её и продолжил в более спокойном тоне:

– До того, как я тебя узнал, я не был несчастлив. Я любил жизнь. Она была интересной и привлекательной. Меня привлекали самые разные предметы и явления. Я созерцал и мечтал. Наслаждался жизнью и ни от чего не зависел. Меня увлекали желания – разнообразные, но поверхностные. Они увлекали, не утомляя. Меня всё занимало, а я ничего не хотел: страдаешь только тогда, когда страстно хочешь чего-либо. Теперь я это узнал. А тогда у меня не было мучительных желаний. Сам того не сознавая, я был счастлив. Это была такая малость, ровно столько счастья, чтобы жить. Теперь у меня нет и этого. Все прежние удовольствия, все интересы – я утратил из-за тебя и даже не жалею об этом. Мне не нужна моя былая свобода и былое спокойствие. Мне кажется, что до тебя я не жил. А теперь, когда я чувствую, что живу, я не могу жить ни вдали от тебя, ни рядом с тобой. Я более жалок, чем попрошайки возле церкви. Они могут дышать воздухом. А я дышу только тобой, но ты – не моя. И всё же я радуюсь, что встретил тебя. В моей жизни только это имеет значение. Думал, что ненавижу тебя. Я ошибался. Мне приятна даже боль, которую ты причиняешь. Я люблю всё, что исходит от тебя.

Они подходили к мосту Эржебет. Видя, что Ференц стал спокойнее, полон теперь какой-то тихой грусти, Имоджин решила, что его любовь, плод воображения, улетучивается в словах и что желания его сменились мечтами. Она не ждала, что он смирится так скоро. Она была почти разочарована, избежав пугавшей её опасности.

Она протянула ему руку – теперь смелее, чем в первый раз.

– Останемся друзьями. Уже поздно. Пора домой, проводи меня до такси. Я буду для тебя тем, чем была – самым верным другом. Я на тебя не сержусь.

Но он повлёк её обратно к мосту Сечени.

– Нет, я не дам тебе уйти, не сказав того, что хотел сказать. Но я разучился говорить, я не нахожу слов. Я тебя люблю, ты должна быть моей. Хочу знать, что ты моя. Я не переживу ночи в этих муках сомнения.

Он схватил её, сжал в объятиях и, прильнув лицом к её лицу, сказал:

– Ты должна меня полюбить. Я этого хочу, да и ты тоже хочешь. Скажи, что ты моя! Ну же, говори!

Осторожно высвободившись, она ответила слабым голосом.

– Я не могу. Не могу. Ты видишь, я с тобой откровенна. Я только что сказала, что не рассердилась на тебя. Но я не могу сделать то, что ты хочешь.

И, вызвав в памяти образ человека, которого не было с ней, но который по-прежнему занимал её мысли, она повторила:

– Не могу.

Наклонившись над ней, он боязливо вопрошал этот взгляд, который мерцал и туманился, словно раздваивавшаяся звезда.

– Почему? Ты ко мне неравнодушна, я это чувствую. Почему же ты так жестока, что не хочешь быть моей?

Он прижал её к груди, хотел губами прильнуть к её губам. На этот раз она высвободилась – твёрдо и легко.

– Я не могу. Не проси меня больше. Я не могу быть твоей.

У него задрожали губы, судорогой исказило лицо. Он крикнул ей: