Нет, конечно, был уверен Василий Иванович, не всё так просто. Большой ум даден расстриге от Бога (от Бога ли?). Большой. Потому, что весь народ сейчас за него горою. Он ли сумел так устроить, само ли по себе так получилось, да только так уж пошло-поехало. И ни одна, кажется, волосинка не упала по его велению с человеческой головы. А сколько между тем народу уже погибло? Скажи что не так на улице московской, в кабаке ли, в харчевне, среди непотребных жёнок, среди всяких отбросов человеческих, которыми полны кабаки да ночлежки всякие, — откуда ни возьмись может появиться атаман Корела. Тенью витает он по Москве — длиннорукий, на коне быстром. И схватили человека казаки. Новый Малюта Скуратов. Казаки сразу проткнут виновника пиками, изрубят саблями. Истопчут конскими копытами. А ещё есть атаман Заруцкий. Красавец, на ангела похож. Внешне. А по сути — дьявол. Либо же стрельцы Басманова явятся — так изобьют до смертушки бердышами. Ещё — сапогами, подкованными железными гвоздями. Но царь... Царь и после этого вроде бы ни при чём. Народ сам за него заступается.
Потому как у царя ум изворотливый.
Да ещё Басманов постоянно при нём. Друзья...
Да ещё Андрей Валигура. О, Андрей...
Злость закипает в груди при одном упоминании этого имени. Пусть уже Басманов. Род знаменитый был. Но кто таков Андрей? Какого роду-племени? Почему возвысился до звания первого царского советника?
Между ними тремя и решено было наверняка держать князей Шуйских не в их вотчинах, отдалённых от Москвы, но при самом царском престоле, на привязи. Как собак.
Но где это видано, чтобы холоп бросил царю в глаза обвинение в самозванстве, нарёк его расстригою, вором, — а царь простил смельчака и даже к себе приблизил?
Кровь стынет от предположения, какое наказание придумал бы за подобное царь Иван Васильевич Грозный...
Но коль назвался грибом... Следует делать вид, будто покорился ты теперь навсегда. Будто тебе всё равно, кто бродит по улицам твоего родного города. Будто готов ты всё стерпеть.
Отныне часто приходится являться в сенат. Так называется теперь прежняя Боярская дума. Не иначе как по наущению Андрея. И являться часто лишь затем, чтобы терпеть всяческие посрамления. Потому что без царя ни одно заседание там не проходит. Мужики там в основном степенные. Пускай кто даже из новых, из царских любимчиков, как вот князь Татев, князь Рубец-Мосальский, дьяк Сутупов, а всё равно каждый понимает: решаются государственные дела. Потому никто не суетится. Никто не хочет выставить себя дураком. Если нечего сказать, присоветовать — лукаво делают вид, будто призадумались. Но тут непременно появляется расстрига. И всегда с весёлым выражением лица. Для него, мол, не существует ничего сложного. Ничего неразрешимого. Приходит чаще всего в сопровождении своего Андрея. Едва, кажется, вникнув в суть того, о чём говорится, он тут же подсказывает решение, разумное правда, и всех поражает настолько, что от удивления «сенаторы» руками разводят да бьют себя кулаками в лоб.
— Царь-батюшка! — кричат истошно. — И что бы мы без тебя здесь делали?
— Кормилец ты наш!
— Ума палата!
— Да хранит тебя Бог на радость нам!
И каждое своё посещение сената царь завершает одними и теми же словами:
— Надо готовиться в поход на басурмана! Загоним его за Чёрное море — и тогда наша земля расцветёт пуще прежнего! И тогда народ наш вздохнёт свободно! Никто не будет опасаться, что завтра или послезавтра его угонят в вечное рабство! Вот что для нас сейчас самое главное!
Сенаторы и на это хором:
— Правильно, государь!
Но долго ему в сенате не удержаться, непоседе. Его уже понесло по городу.
А там казаки, и запорожские, и донские. Там польские вояки, которых, говорят, всего семь сотен насчитывается, а шума от них столько, как если бы их было семь тысяч в Москве. Буйствуют. Словно город завоевали.
Василию Ивановичу часто приходится сопутствовать молодому царю.
Впереди идёт Андрей Валигура. Либо Басманов. Оба долговязые. Оба передвигаются быстро. Но уступающий им в росте царь шагает ещё быстрее. Словно пострел, прости Господи! Что в лавку ему чужую забрести, что в мастерскую чью-либо. Обо всём расспросит, всех ободрит. Всех улыбкою как бы смягчит и голубыми глазами обласкает.
— Ещё лучше станем жить, люди добрые, как только басурмана побьём и прогоним его подальше от наших рубежей!
А народ легко поддаётся бесовским речам. Народ вроде бы видит, сколько чужеземцев на московских улицах. А они болтаются без дела. Не дают прохода честным жёнкам. Они запросто заходят в православные храмы, не сняв шапки, не оставив при входе оружие. Народ не задумывается, что в таком виде ещё никогда прежде не ходили по Москве настоящие русские цари. Даже Бориска Годунов. Идёт, бывало, Бориска, так земля под ним прогибается. Потому что народу вокруг него сотни. Да и не мог царь вот так сорваться с места и бродить по улицам. Господи! Это разве что по обету куда в монастырь. На моление к святым образам. Не иначе. Господи!
Но царя чаще всего заносит на Пушечный двор, на берег Грязного пруда.